тебе обязана защитой. Иначе это фарс, а не вассалитет.
Ксандер, который и так давно считал Клятву если не фарсом, то извращением, возражать не стал.
– Поэтому мы поступим иначе. – Она повернулась к капитану, бледная, как донья Беатрис из его рассказа, и такая же решительная. – Я, Исабель Альварес де Толедо…
Капитан почти беззвучно захихикал, и Ксандер почувствовал, что ещё немного, и засмеётся и он, таково было безумие этой ночи. Белла и бровью не повела.
– … выслушав обстоятельства дела, не могу осудить ту, что прокляла вас, капитан. Она была вправе взять жизнь за жизнь. Но она же была и неправа, и неправедна – Ксандер… ваш потомок и мой вассал тут сказал верно. Поэтому, властью моей крови и наследного права на суд, я по доброй воле прощаю вас и ваших сообщников.
Хихиканье оборвалось, как струна. Капитан смотрел на неё, как будто с каждым её словом из него вытекала жизнь, и сейчас был очень похож на своих матросов.
– Я имею право карать и миловать, и я делаю это добровольно, – тут она запнулась, – значит, это поможет?
– Если вы принимаете наследство, – отозвался капитан, и на этот раз в его голосе не было ни издевки, ни простонародного говора, – то примите его целиком.
На его ладони лежало кольцо. Простое кольцо с крупным камнем, размером с нижнюю фалангу самого длинного из её пальцев. Камень мерцал – мертвенным светом гнилушек, гнилым светом проклятого корабля.
Белла коснулась его так, будто оно могло её ужалить, но коснувшись, руки не отвела, не отдёрнула, а осторожно и бережно взяла его, как будто оно было хрупким и могло сломаться или растаять. Немо и зачарованно она баюкала его в ладонях, как раненую птицу – и Ксандер видел, своими глазами, как в её пальцах его свет меняется, теплеет, разгорается, пока на него не становится почти больно смотреть, как на солнце.
Очень далеко вдали хрипло пропел петух.
– Вам пора, – негромко сказал капитан. – Прилив уходит, и мы уйдём с приливом.
Первый рассветный луч коснулся верхушки мачты – и тут Ксандер увидел корабль, каким он был когда-то: великолепный линеал, сияющий чистотой и просоленным морями деревом, окрылённый белоснежными огромными парусами. В вышине плескался в утреннем ветре штандарт, где золотой лев на синем, как небо, поле, грозно скалясь, сжимал в могучей лапе семь стрел.
Матросы – быстрые, сильные, живые – переругиваясь, стали разбирать снасти, с деловитой сноровкой – так же, как их собратья, просыпавшиеся на берегу, так же, как они сами двести лет назад. И с таким же деловитым достоинством их капитан коротко поклонился.
– Мы в расчёте, донья Исабель.
Она оторвала взгляд от кольца и улыбнулась ему.
– Да. Мы в расчёте.
Она не успела договорить, как корабль начал таять в первых лучах солнца.
***
Как бы мягко их ни опустило вниз, в воду они всё-таки плюхнулись. Не сильно – прилив и в самом деле уходил, – но по колено. Другое дело, что Белла не обратила на это ни малейшего внимания: она кивнула, торжественно надела кольцо на палец и подобрала юбку. Всё молча. И так же молча, и в полном согласии, они наконец вышли из воды и ступили на твердую землю.
– Ксандер!
Адриано налетел на него, как вихрь, и порывисто сжал в объятиях – так, что Ксандер охнул: у него мало не затрещали ребра.
– Наконец-то!
За ним по пятам бежала Одиль; на мгновение её холодные ладони обхватили голову Ксандера, она заглянула ему в глаза и поцеловала в лоб, и тут же отпустила, чтобы обнять Беллу.
– Всё в порядке, – вполголоса проговорила она. – Дон Фелипе приковылял час назад. Мы уже всё передумали! И – и «Голландец»!
– Всего так не расскажешь, – Ксандер даже рассмеялся.
– Дай отдышаться, всё расскажем, – пообещала Белла.
Одиль сейчас сжимала её руки, и Ксандер увидел – она почувствовала новое кольцо, глянула на него, потом, испытующе, на Беллу – и кивнула, когда та чуть повела подбородком – не сейчас, мол.
– Пошли тогда, пошли внутрь, – Адриано поёжился, слегка; Ксандер бы и не заметил, если бы венецианец не обнимал его за плечи. – Ветер воет, слышишь?
Ксандер в недоумении оглянулся, и увидел, как Белла сделала то же. Ветра-то и не было: так, едва легчайший бриз, едва касавшийся кожи, как будто безупречно чистое, наливающееся дневной голубизной небо просто дышало. Он взглянул на Одиль – та чуть пожала плечами.
– Не слышу, – признался он. – Ветра-то нет, какой вой?
– Ну, может, это сирена. У вас тут есть сирена? Не те, морские, а когда сигнал тревоги.
– У нас только маяк.
Все четверо, как по команде, посмотрели на маяк, но даже тот не то что не выл, а теперь даже не светился. Адриано покраснел.
– В самом деле, пойдем, – пожалел его Ксандер, у которого на душе всё пело, а не выло, как, впрочем, и в ушах.
Он уже видел, как у вышедшего во двор Лукаса выпали из рук вилы, видел, как на крыльцо выбежала кормилица Лотта, всплеснула руками и кинулась обратно в дом; мог вообразить, какой переполох подняла она своим известием. Видела это и Белла, которая вдруг остановилась и торжественно сказала:
– Мы сняли проклятие «Голландца».
Адриано и Одиль замерли как вкопанные.
– Как? – выдохнул Адриано.
– Я его простила, – сказала Белла просто и восторженно. – Он был проклят за убийство невинного, доньей Беатрис, и её смерть скрепила проклятие. А я простила – от имени нашего рода. И приняла её наследство.
Она повернула ладонь так, чтобы стал виден камень. Сейчас он был спокойным – зелено-золотистым, сияющим, как солнце сквозь листву.
– Красота, – выдохнул Адриано.
– Мы видели, как корабль растворился, – сказала Одиль, смотревшая на кольцо задумчиво, будто на математическую задачу. – Но не знали – может, он всегда так…
– Без Ксандера я бы не смогла, – неожиданно для него сказала Белла. – Он мне открыл туда дорогу. Только он и мог.
– Но снять проклятие могла только ты, – не мог не ответить на это он.
Она всё так же внезапно улыбнулась.
– Выходит, мы квиты!
– В расчёте, – подтвердил он.
Из дома уже выбегали: первой – Анна, кинувшаяся к калитке и там замершая, обнимая столбик забора; вторым – его дядя Герт, срывающий с носа очки, рядом с ним – дон Алехандро, и следом – его мать. Тут же раздался визг, и маленьким вихрем на крыльцо выбежала Пепе, промчалась мимо матери и врезалась прямо Ксандеру в ноги. Он подхватил её на руки, и она немедленно его расцеловала.
– Мы видели «Голландец», –
