дрова, уголь и печка небольшая. В потолке дыра, я туда вывел дымоход.
– Хлопотно, – только и сказал я, представив, на сколько проще дело обстоит у меня дома.
– Тут, – сказал он, когда попали в бывший подвал.
Сейчас он был на половину завален неподъемными бетонными плитами. То, что осталось, не завалено – выглядело как глухой каменный мешок, не больше Костиного зала. Четыре стороны, их и стенами-то все не назовешь, одна сторона – завал, вторая с дверью, через которую мы вошли – напротив; справа бетон, слева – бетон до потолка, но как раз под потолком в стене, в бетоне зияла черная дыра, величиной чуть больше головы с неровными краями и обнаженными стержнями арматуры. В подвале этом горели две керосиновые лампы по стенам, так что было вполне светло.
– Света, – встав на стопку кирпичей, позвал в это окно Костя, – мы пришли.
– Наконец-то, – с облегчением кто-то негромко сказал по ту сторону окна. – Он нормальный, как ты и говорил?
– Да. Поговоришь с ним?
– Конечно, только пусть поближе подойдет. Костя освободил мне место, спрыгнув с кирпичей.
– Вперед, – тихо сказал он, – познакомься с сестрой, поговорите о чем-нибудь.
Я медленно поднялся по кирпичам к окну, и почему-то, невероятно смущаясь, наверное, оттого, что не мог видеть собеседника, тихо поздоровался в окно.
Из глубины этого нового каменного мешка, который казался из-за бетонной преграды совершенно непостижимым, как такое возможно вообще, неужели можно так безнадежно быть замурованным, так вот, оттуда – из темноты со мной поздоровались, а потом обратились с просьбой.
– Дайте мне руку, я хочу убедиться, что Костя не обманул меня, что действительно кто-то выжил еще.
Из темноты возникла рука, вернее кисть только, в свете керосиновых ламп хрупкая и бледная, и без сомнения женская.
Я совершенно не подозревал, как восприму прикосновение женских пальцев минуту назад, что там говорить, я понятия не имел, испытаю ли вообще что-нибудь. Даже и когда я их увидел, ничего не испытывал, видел их – тонкие пальчики и все. Потом мои пальцы встретились с ее, как-то неловко даже наткнулись на них, но спустя секунду, руки слились в рукопожатии. И тут произошли два события, которые неведомы мне были никогда раньше.
Я обнаружил с ужасом, какие эти пальцы холодные, как они замерзли. А потом появилось сначала только желание, выросшее мгновенно в потребность – пальцы эти согреть, и согревать их даже когда они согреются.
Потом произошло третье событие. Нет, конечно, вся жизнь сплошные события, четвертое, пятое и много других, но повороты закладываются скорее на предыдущих событиях, на последующих они развиваются и крепнут. Но, именно то – третье событие оказало на меня действие посильнее первых двух, хотя и их-то значение, цена их была много выше моего понимания.
Мою руку накрыла вторая ее рука. Женщина сжала мою руку обеими руками и грела свои пальцы. Я услышал, что она плачет.
– Как же вы попали в эту клетку? – спросил я ее, но вопрос этот можно было смело задать и обоим сразу. Потому меня устраивал и Костин ответ.
– Когда начинались бомбежки, многие спешили спрятаться, хотя бы в подвалах. Мы бы просто не успели добраться до бомбоубежища, это не очень близко. На войне – как на войне, случается всякое, вот и случилось. Света добралась до подвала раньше меня, раньше многих, но от взрывов дом наш развалился на части, засыпало все входы-выходы, и многих завалило, даже и в подвале, вот, где плиты обрушились, завалены плиты. К счастью, сестра осталась жива.
– К несчастью! – всхлипывала женщина. – Какая же это жизнь?! Она уже могла говорить, а мы слышать ее.
– Костик говорит иногда, что прошел час, а мне тут кажется, что четыре. Он говорит, прошел день, наступила ночь, а мне кажется, неделя прошла. И кажется мне, что война закончилась не месяцы, а десятки лет назад. Мне же, наверное, лет шестьдесят, я даже думаю, что я паутиной обросла, что на мне мох и лишайники растут. Хотя Костя недавно поздравил меня с тридцатилетием, месяц или полтора назад.
– На прошлой неделе, – возразил Костя, – всего только на прошлой неделе.
– Как вы там живете? – вырвалось у меня.
– Да вот, живу как-то. Взаперти.
– Без света, в сырости, в бездействии?
– Не знаю, – ее руки не выпускали моей руки на протяжении всего разговора, – я как будто и привыкла. А знаете, к чему привыкла? Нет, не к жизни тут в темноте, я привыкла к битвам со временем. Я давлю его, давлю, убиваю, уничтожаю это время, в которое ничего не могу сделать руками.
Сырости тут нет. Костик принес мне бессчетное количество теплых вещей, ими я затянула все стены и пол. У меня тут вполне уютно. Есть своя керосиновая лампа. Керосином меня снабжает Костик. Я полностью на его обеспечении: керосин, еда, книги.
– Вы читаете! – обрадовался я.
– Раньше постоянно, но потом глаза, знаете, слабеть стали. А еще, я заметила за собой опасную привычку. Жуткая, страшная реакция психики. Я почувствовала как-то раз, что сознание меркнет, и я погружаюсь в мир книги. Блуждаю там внутри, радуюсь с героями, страдаю. И однажды настолько ушла в воображаемый мир, что не сразу и сообразила, что меня кто-то зовет: Костя зовет.
– Она сидела, уткнувшись в стену, – сказал Костя, – я звал ее полчаса. Представляешь, ужас мой? Сидит сестра и не видит ничего. Улыбается, шепчет что-то. Если бы лампа погасла, я и не знаю, как бы ей помог.
А тут вижу через окошко, вот это окошко – сидит и не отзывается. Так я просунул досточку и по плечу ее шлепнул, раз да другой, потом изловчился и по спине ее прошелся.
– Я ничего этого не чувствовала, – откликнулась Света. Я была так далеко. Так глубоко.
Когда пробились, наконец, ко мне его крики, когда я вернулась, меня затрясло всю. Слезы, стон, сама чуть не закричала. Знаете, Алексей, почему мне там нравилось? Я ведь там себе уже дом обрела, представляете, каково мне было возвращаться.
И тогда зареклась я читать. По началу могла еще картинки глядеть, в журналах, в энциклопедиях, потом бросила и это занятие. А потом я перестала зажигать свет. Костя ругается, а я все по-своему делаю. Но он прав, свет зажигать нужно.
– Еще бы, – откликнулся Костя, – ослепнешь там совсем.
– Да не в том дело, – возразила Света, – я ведь, Леш, снова начала видеть сны, уже наяву. Я снова стала уходить в себя. Раньше редко, теперь все чаще встает перед глазами видение, воспоминание какое-нибудь из прошлой жизни. Я останавливаю взгляд и иду за ним. Я в него шагаю и начинаю осматриваться. К счастью, пока что контролирую мысли и далеко не захожу. Но это, ведь, начало конца. Темнота тут повсюду и всегда, я все равно проиграю.
