время.
– Ага, помаленьку, – хихикнул Хоулс. – И я про то же. Дело в том, что под конец смены надо за собой подметать. Раньше этим занимался Даррит, но раз в бригаду пришел ты… То бишь ты у нас новенький, а приборка – обязанность новичков.
Усталость Таннена усугубилась безысходностью. Он хотел только получить оплату, тарелку чего-нибудь с мясом, и в койку. Но, нанимаясь на работу, он примерно так и представлял, как тут, по крайней мере поначалу, будет. И стоит начать жаловаться и хныкать, то годами потом не отмоешься.
– Ладно, – сказал он. – Говорите, что мне делать, чтобы я ничего не упустил.
Хоулс вручил ему метлу, махнул рукой на заставленный бочонками соли и связками деревянного бруса склад и захохотал.
– Мы еще посидим в гильдии возчиков, выпьем чуток. Найдешь меня там, выдам получку, а подзадержишься, ничего, всегда придет новое утро.
Таннен попытался придумать что-нибудь по-мужски остроумное в ответ, но находчивость никогда не была его сильной стороной. Он отодвинулся в тень и принялся подметать. Хоулс обменялся парой шуток с ночными сторожами, прикурил глиняную трубку и вышел в темноту, напевая под нос.
Соблазнительно было поскорей отмахаться, сделать на отвали и закончить. Однако Таннен заставил себя работать медленно, тщательно. Каждый раз, ловя себя на небрежности, он возвращался и мел заново весь предыдущий участок. И чаще всего находил новую грязь. Спору нет, на рассвете здесь опять наследят, но еще перед этим Хоулс увидит, как он справился с порученным делом. Если здесь будет чисто, приказчик поймет, что Таннен вкалывал, не отлынивая. Помучиться сейчас, чтобы меньше мучиться впредь, – неглупый ход.
Сторожа несли вахту. Один раз прошли синие плащи; четверка, куда входили Канниш и Маур. Когда они поравнялись со складом, Таннен работал спиною к улице – так его не узнают или хотя бы не придется здороваться. Тельца насекомых бились о прозрачное стекло фонарей, а порой попадали внутрь и сгорали. Склад провонял гарью от мотыльков и дешевым маслом. Счет времени потерялся. Вынося наружу последнюю кучку мусора, он не знал, быстро ли управился или нет. После того как Таннен загасил лампы, ночной сторож принял метлу и запер за ним двери на засов.
Он отправился в ночь, к залу собраний возчиков. Казалось, ноги отделились от Таннена и не хотели переставляться. Если Хоулс еще там, то будет и плата, и еда. Если нет, он вернется на свои нары и заснет. И то и другое сулило чудесное будущее.
Ночь была темна. В остатках сияния луны, нырнувшей за тучи, дорогу пересекали долгие тени. Он решил немного пройтись с закрытыми глазами, проверить, будет ли разница, но почувствовал себя слишком расслабленно. И поднял, через силу, веки, чтобы на ходу не заснуть и не сверзиться в реку.
На другом берегу вздымались Старые Ворота, на поворотах петлявшей вверх дороги мерцали фонари и факелы. Дворец переливался блестками, точно венец здешних мест, и выглядел древней боевой твердыней, какой когда-то и был. Им там, поди, сладко спать наверху, завернувшись в мягкие простыни на стеганых, шелковых небось перинах. А ему повезет, если на пол барака постелят свежей соломы.
Он подметил, как из щели между двух обвитых плющом стен выдвинулась девушка, но не встревожился, пока она, сложив перед собой ладони, не заступила ему дорогу. Первой пришла мысль, что это нечистый дух, порожденье реки. Второй – что это шлюха, ищет заработок, которым он не в состоянии ее обеспечить. Таннен остановился. Луна стряхнула тень, отдавая немножечко блеклого света. Удалось рассмотреть неприметное круглое лицо – не красавицы, не уродины. С огорченным вроде бы выражением.
– За все последующее, – сказала она, – прошу прощения.
Слабый сигнал тревоги пробился сквозь его усталость уже слишком поздно.
Что-то ударило в спину, и он повалился ничком, выставив руки. Ободрал ладони о мостовую. Если и закричал, то сам того не заметил. Чья-то рука, стянув волосы в пучок, приподняла ему голову. На шею надавило стальное лезвие.
«Вот, – подумал Таннен, – вот, значит, как я умру».
Но лезвие не дернулось наискось. Горло пока оставалось целым. Вместо этого ему зашипели в ухо. Голос женский, но не той, извинявшейся девушки. Чей-то другой.
– Это ты убил моего брата?
– Кто ты, мать твою? – пискнул он. И тут же: – Нет, никого я не убивал. Я вообще не убивал ни разу.
– Ты носил синий плащ. – Нож вжался плотнее. Если она поведет рукой вбок, новое утро к нему уже не придет.
– Полгода, – ответил он. – За все время повидал серьезных, может, драки четыре, и в них никто не погиб. Клянусь. Клянусь чем угодно.
Вокруг сгущалась тьма. Он прикинул: услышит ли кто из прежних приятелей, если позвать на помощь? Успеет ли поглазеть, как он умирает посреди улицы? Заговорила первая девушка, однако не с ним.
– Я ему верю.
Прежде чем та, что с ножом, ответила, прошли два судорожных, долгих вздоха.
– Я тоже.
Лезвие исчезло, и в ребра крепко влетел сапог. Внутри что-то треснуло. Еще один удар с ноги, острым носком по почке. Боль вспыхнула ярче пламени. Таннен свернулся в клубок и ждал нового удара. Его не последовало.
Сквозь хрип дыхания он услышал сдвоенный звук удаляющихся шагов. И приник головой к булыжному покрытию улицы. Какое ни жесткое, оно все равно казалось лучшей подушкой на свете.
Алис мерещилось, будто она летит, будто душа ее разрослась до размеров целого города и обратилась в огонь. Она, как плащ, накинула на плечи прохладную китамарскую ночь и не шла, а стояла на месте, а мир двигался под ней сам. Длинные дни опустошения в жалкой келье казались прошедшим сном. Или кошмаром, куда она провалится вновь, если закроет глаза раньше времени.
Сэммиш с ухмылкой топала рядом. Алис вспоминала мощную, твердую спину синего плаща и вновь радостно переживала, как здорово втащила ему. Как он тонко скулил. Даже в первый раз напившись, она и то не чувствовала себя настолько чудесно. Тогда было так же широко и тепло на душе, но вино дурманило голову, и от него клонило в сон. Нынче Алис была бодра, как никогда в жизни, и наслаждалась этим.
– Итак, теперь нам известно, – сказала Сэммиш при переходе через реку, – что это был не он.
– Начало хорошее, – согласилась Алис. Внизу, под ногами, река с шумом билась о камни, как будто бог вкрадчивым голосом о чем-то вещал им обеим. Алис подмывало соскочить с каменного языка – нырнуть в воду, точно сама пучина стала ей вдруг подвластна. Хорошо, пока хватало соображения не разменивать
