class="p1">— Да какие, к чёрту, куры, когда стража выпускает опасного лиходея!
— Ты мне тут не голоси, сам как баба! Не твоего ума дело! Ты Некраса за покражу привёл — за то тебе честь и хвала. А дальше другие решают, что с ним делать. Надо будет — ещё раз приведёшь. Свободен!
Сотник сам уже в раж вошёл, спорить с ним — себе только хуже делать. Полный молчаливого несогласия, вышел Велеслав во двор, постоял, на редкие облака глядя. Тут серчай — не серчай, а снова не видать ему повышения, как своих ушей. Да что ж за правила такие неписаные и негласные, по которым тех, кто головой своей рискует, курей считать отправляют, а те, кто только замки на темнице отпирать и умеют, квасок попивают посреди дня? Затопило сердце злое бессилие — хоть волком вой, даром что луна не взошла! Да только толку от того — как от козла молока.
Велеслав глянул в сторону конюшни, да отвернулся. До посада, пожалуй, и лучше бы на коне доехать, но опосля Федотовой кобылы на глаза конюху лучше не показываться. Он, конечно, мужик отходчивый, но пока серчает и в рожу дать может, а кулачищи-то о-го-го. Хоть рожа та и ордынская, но пусть лучше будет пригожей, а не перекошенной...
Ещё разок вздохнув тяжко, решил Велеслав, что и пешком доберётся. Домой только заскочит, хоть котомку да краюху хлеба захватит. На этот раз на улочке народ появился, хлева да сараи пооткрывали, скотину выпустили — негде душегубу спрятаться. Ещё одна удача — получилось мимо матушки прошмыгнуть, дыру в рубашке парадной не показать. Сунул её Велеслав обратно в сундук, затолкал поглубже. В случае чего — на мышей свалит.
До посада идти неблизко — город надобно целиком пересечь, мимо княжьего подворья пройти оттуда — за ворота, через поля пшеничные, а вот там уже посад и находится. Каждый раз проходя мимо высокого резного терема, Велеслав не мог, да особо-то и не пытался отогнать мысль сладкую, что ему буквально на роду написано в том тереме жить, мясом каждый день баловаться, за сохранность рубахи парадной не трястись. Вот только сотник будто нарочно раздавал задания для будущего героя неподобающие... нет бы Тришку, что ли, в посад сослал?! У того особых чаяний нет, браги выпить да покушать вкусно — вот и жизнь удалась. Как раз по нему приключение...
Крутилось одно и то же в голове всю дорогу до посада, настроения хорошего не прибавляя. И, видать, всё негодование на лице нарисовалась — когда Велеслав приблизился к курятнику, возле которого народ скопился и галдел не переставая, то сказать ничего не успел — тихо стало.
— Городская стража, рассказывайте, что случилось, — ничего лишнего: произнёс, как по уставу надобно. Люди заговорили, а потом и забранились разом. Особенно две бабы усердствовали:
— Пропала у меня курица, хорошая курица, рябая...
— Следить надо лучше за скотиной!
— А ты только и рада чужое добро к рукам прибрать! Пропала, значит, месяц её нет, а потом гляжу — высидела цыплят в лопухах, на не ко мне во двор повела, а к этой!..
— Небось, у тебя жила впроголодь, ты известная жадоба!
— Ты в мои лари не заглядывай, за своими следи! Хорошо устроилась: и курицу и приплод прикарманила!
— А может это вовсе мой приплод?
— Это с какой это стати — твой?
— А с такой, что от петуха моего, твой доходяга уже давненько кур не топчет!
— Лишь бы чего выдумать! Воровка!
— Ротозейка!..
И чем дольше слушал это Велеслав, тем голоса становились всё более тягучими да гнусавыми, будто сквозь толщу воды пробивались. В глазах помутнело, лица исказило, будто не люди перед ним, а чудища морские... Голову что ли напекло, пока шёл? Или голове той невмоготу ерундой такой забиваться?
— Поделите, — сказал-рявкнул он, и спорщицы враз от неожиданности подскочили.
— Что поделить-то? — робко спросила одна.
— Цыплят, — объяснил Велеслав. — Поровну.
— Да как же их делить-то? Я их кормила, выхаживала, а теперь отдать?!
— Так и отдать, раз не твои!
Спор готов был разразиться с новой силой.
— Тихо! — Велеслав оборвал зарождающуюся брань. — Коли сами не разобрались, стражу позвали — так и делайте, как я говорю. Пререкаться после будете. А то, как на соседей жаловаться — то «стража! стража!». А как язык с крючка снять да против тех, кто людей убивает да обирает свидетельствовать, — так затихаете, словно мыши под веником!
Сказал это да развернулся, прочь пошёл.
— Чё это с ним? — вопросил какой-то дедок в недоумении.
— Эй, стражник! А ну вернись, мы ещё не закончили! — в трогательном единодушии кричали спорщицы в спину, но он уже будто и не слышал, просто шёл, куда глаза глядят.
Тяжесть на плечи навалилась, к земле прижала, будто чёрт на них сидел да шептал слова нелицеприятные. Что хоть в узел он завяжись, а навсегда «ордынцем» останется. Что не подвиги человека делают, а начальственное одобрение. Что хоть именованием ему великую славу уготовили, не сдюжит, не добьётся. Что бросить нужно, смириться, бессилию своему отдаться, пойти, что ли, правда в пекари. Все так живут, и он уж как-нибудь проживёт, пока не помрёт от старости...
Волшба ли то была, наваждение, но часы пролетели единым мигом. Солнце за край земли закатилось, месяц показался. И уж не посад позади, а лес возле дороги торённой, разбойниками облюбованной.
Велеслав зябко поёжился, встряхнул остывшую кольчугу. Хотел в город обратно брести, да голоса услышал, а один из них — уж больно знакомый. В кустах схоронился, уши навострил.
— Ты, Некрас, не серчай! — взмолился один их лиходеев. — Коли бы он просто в кольчуге был, так я бы в шею метил! А он как чуял — под рубахой спрятал!
— Учуял, ишь ты... — подхватили другие нестройным хором. — Не зря, что ли, ведьминым внучком прозвали?
— Да тихо вы, — Некрас поморщился, будто что горькое выпил, — раскудахтались. Вовсе я на тебя, Неждан, не серчаю. Может, оно и к лучшему. Ничего-то мне этот мальчишка не сделает, пока сотник его плату золотом, а не кровью принимает. Успеем ещё поквитаться.
Ежели бы Велеслав такое услышал, когда в стражу только пристроился, то счёл бы услышанное злым наветом. Мол, сотник, всей стражи начальник! Уж он-то должен по делам судить, а не по
