просто счастлива тебя видеть. Боялась, вдруг ничего не получится.
– Всё прошло благополучно, – замечаю я и снова во все глаза рассматриваю мак на ее бледной коже. Нет, точно не вышивка.
– Я нарисовала его краской, – она проводит по щеке, заметив мой взгляд.
Смущенно киваю, размышляя, почему эти румяна такие стойкие. Вся краска для лица, что продается в нашем поселении, ужасно нестойкая, и ею подводят глаза и губы. Щеки тоже, но еле заметно, не так, как Марфа.
– Я так рада, что ты приехала! – снова визжит подруга. – Нам предстоит знатно повеселиться!
И мы веселимся. Кажется, впечатлений этого дня хватит на всю мою жизнь. Мы катаемся на всех каруселях на ярмарке, хохоча как сумасшедшие. Я ем такое количество сладкого, что кажется, будто во рту всё слиплось. Мы даже играем в игры и водим хоровод. Я понимаю, что вокруг много представителей разных народов, в основном молодежь. Всё выглядит настолько дружелюбным, что я удивляюсь, неужели мы и правда враждуем, а Игра – это явь. Кажется, что границы давно стерлись.
Я думаю, что этот день – лучшее, что случалось со мной. Но потом наступает ночь. Когда ложатся сумерки, в небо взмывает огонь высоких костров, появляются торговцы согревающими напитками, вокруг зажигаются электрические фонарики, делая очертания всех и каждого мягкими, а люди пускаются в неистовый пляс.
Я выпиваю уже вторую чарку горячего вина, когда Марфа вырывается из хоровода и подскакивает ко мне. Она разрумянилась, и волосы растрепались, но цветок на щеке всё так же свеж.
– Эй, – она смеется, вытягивая у меня из рук чашу. – Полегче с этим.
Я упрямо вырываю чару назад, и Марфа ухмыляется. Ждет, пока допью, и тянет меня в хоровод. Я чувствую прекрасную легкость, все заботы отступают. Я больше не Чемпион – просто девушка, сбежавшая из дома, чтобы попасть на празднество вместе с подругой.
Я замечаю его не сразу, но узнаю в мгновение. Он стоит немного в стороне, но внимательно смотрит на танцующих. Круг за кругом я натыкаюсь на его горящие серебром глаза. Они холодные, но в то же время обжигают. Пламя костра бросает отблески на гладко выбритую голову. Я сбиваюсь с шага. Теперь он не сводит с меня взгляда, губы упрямо сжаты, а к чаше с питьем, которую он сжимает в руках, даже не притрагивается. Я спотыкаюсь еще несколько раз и вижу, что уголок его рта слегка приподнимается. Смеется над моей неуклюжестью?
Я резко выхожу из танца, и Марфа, бросив на меня недоуменный взгляд, смыкает руки с моим бывшим партнером по хороводу. Танец продолжается.
На заплетающихся ногах иду к нему. Продолжает сверлить взглядом. Приблизившись, вытягиваю из напряженных мужских пальцев чуть теплую чарку и выпиваю в два больших глотка, нагло ухмыльнувшись ему в лицо. Откуда только смелость взялась?
Мы стоим друг напротив друга, и мне хочется сказать ему что-то грубое, но я просто рассматриваю острую линию челюсти, широкие плечи и мужественное лицо. Если бы не глаза и не гладко выбритая голова, то вряд ли я узнала бы его. Мне интересно, по-прежнему ли он – говорящий Путешественник. На месте ли его язык?
Я не успеваю ничего спросить, потому что он поднимает руку и скользит пальцами по моей щеке, после чего, обхватив прядь моих выбившихся волос, трет их между пальцами. Я приоткрываю рот, желая сказать, чтобы он прекратил, но не могу. Краем глаза вижу, что некоторые уже разбились на пары и принялись за то, для чего и нужна Майская ночь.
Следующее, что я чувствую: его горячая ладонь обхватывает мою, и он тянет меня в сторону от танцующих, костров и огней. И я следую за ним.
6. Годы 1901–1902 от Великого Раскола
Это наша четырнадцатая встреча. Я считаю их все. Мы заняты обычно тем, чем занимаются парень и девушка, оставшись наедине. Нам не до разговоров. Он не интересуется, почему я могу видеться только по ночам, а я не терзаю расспросами его. Но когда пламя страсти угасает и, обретя освобождение, мы лежим обнаженные и блестящие от пота в свете очага, разговоры неизбежны. И беседовать с ним – одно удовольствие. Он привозит мне подарки – мелочи, диковинки, порой настолько удивительные, что я не понимаю, в какой части мира он их находит. Сегодня это роза из металла и бутылка чего-то темно-красного.
– Роза прекрасна, – шепчу я, трогая твердые лепестки, которые никогда не увянут. Мне жаль, что она будет покоиться на дне моего вещевого мешка. Некоторые из его подарков – вроде новых вещиц – можно было надевать на встречи, но другие, менее практичные, редко выбирались из-под груды моих пожитков.
– Это очень тонкая работа, – усмехается он. – Настоящая редкость.
– Дети Сварога очень талантливы, – замечаю я, но он не продолжает, и понимаю, что дальше говорить не стоит. Я захожу на опасную территорию: интересоваться чужими культурами у нас не принято, даже стыдно и считается почти ненормальным. Мое любопытство может быть подозрительным, а сам он очень скуп на подробности своего служения. За два года наших встреч урывками я узнала не так много нового о культе Путешественников. О других народах он тоже не распространяется.
– Не понимаю, почему люди вынуждены до сих пор враждовать, – осторожно продолжаю я. Мне так хочется выяснить хоть что-то, пока он не скован обетом молчания. Любые знания о других поселениях.
– Явной вражды больше нет, – нейтрально подмечает он. – Иначе не было бы международных ярмарок и… прочего.
И всё же немного узнать удалось. Кое-что из рассказанного я понимала и прежде, до другого додумалась сама, а некоторые знания почерпнула из его слов, небрежно брошенных то тут, то там. Путешественники были торговцами. Их задача – обеспечивать города теми товарами, которых в этих землях от природы не существует. В наш Велесгород везли вино из Колядограда, шкуры и мясо – из Зева́н (хотя каждая семья держала куриц, а порой даже корову, но разделывать туши и обрабатывать шкуры умели только тамошние жители), строительные материалы и металл – из Сварожича, изысканные ткани – из Макоши, и так далее, и так далее. От нас по всему миру разлетались лекарства, перевязочные материалы и – вместе с нашими лекарями – секреты бальзамирования тел. Весь этот глобальный обмен был бы невозможен без Путешественников. Они – нейтральная сила и, поклоняясь своему богу, ни с кем не враждуют. В Игре не участвуют, но и помочь со сведениями о других городах никому не могут. Именно поэтому они – молчаливый культ. Чтобы чужие тайны остались тайнами.
В один из вечеров, услышав от своего Путешественника, что в момент посвящения учеников в служителей на каждого накладывается магическая печать, обрекающая на немоту,
