class="p1">Разглядев, он улыбнулся.
На его ладонях лежал компас: простой, без особых завитушек, и всё-таки удивительно соразмерный, и этой соразмерностью завораживающе красивый. Стрелка его дрожала над круглым полем, на первый взгляд украшенным кованым узором, но если вглядеться, в узоре вдруг проявлялись очертания земель и морей. А под ним сиял мягким зеленоватым, как морская вода, светом укрытый в свою оправу камень.
Как этим пользоваться, Ксандер понятия не имел, но уже знал, что ни в одну дорогу он больше не хочет отправляться без него.
– Здорово, – выдохнул рядом с ним Адриано, но на компас он не смотрел: он любовался лежащим в его руках кинжалом – трёхгранным, с гардой в виде распахнутых крыльев. Ребис стал ему рукоятью, и судя по почти бесцветному, но ровному и чистому свету, этим был вполне удовлетворен.
Улыбнувшись другу, и показав свой компас к восторгу венецианца, Ксандер поискал глазами Одиль. Она оказалась неподалёку: собрав отросшие волосы в тяжёлый жгут, она закрутила их на затылке и с торжеством, будто надевая корону, скрепила получившийся узел гребнем. В отличие от знакомых Ксандеру иберийских, этот был не высокий и не резной; его навершие украшали три руны, из которых те, что по бокам, он не знал, но посередине была знакомая ему: руна «одал», главная в имени самой Одили, и, обрамленный её четырёхгранником, голубоватым светом северного льда сиял её ребис.
Покончив со своей нехитрой причёской, Одиль оглянулась, улыбнулась ему, но пошла в другую сторону – туда, где стояла Исабель. Из-за спины венецианки было неясно, что та ей показала, но посмотрев, Одиль рассмеялась и поцеловала иберийку, и та радостно ответила ей тем же, а потом победно вскинула левую руку: запястье охватывал наруч, в котором солнечным рыжим пламенем горел её камень.
– Вот нам и подарок на Рождество, – усмехнулся Адриано, бережно устраивая кинжал за поясом.
Ксандер посмотрел на компас, всё ещё уютно лежавший на его руке. От этого света становилось легче на душе, и даже муторные тайны начинали казаться не опутывающей паутиной, а нитью, ведущей к приключению.
– Точно, – с удовольствием согласился он.
Бывают дни удачные и неудачные, и экзаменационный день не задался с самого начала.
Удачу и неудачу Одиль для себя определяла так: есть то, что зависит от тебя, и то, что – от стечения обстоятельств, и по тому, как ляжет карта в этом втором, и стоит определять. То, что утро было чудесным – тёплым и солнечным – к удаче не относилось: уже уверенно вступил в свои права май, самое сердце весны, и в Пиренеях этому полагались и тепло, и свет. То, что её разбудило крайне приятное обстоятельство – через комнату величаво проплыли два платья, сопровождаемые лёгким жужжанием, – тоже было результатом не удачи, а расчета и даже немного паранойи.
Ещё два месяца назад, едва они узнали, что в конце учебного года устраивается грандиозный бал – выпускной для тех, кто уходил, и просто победный – для тех, кто остался учиться дальше, курс охватила лихорадка. Исключениями были, похоже, Ксандер – которого Адриано хоть и уговорил об этом подумать, но который явно относился к одежде с равнодушием человека, за которого всё решают другие, – и Мишель, готовившаяся к балу ещё до поступления в Трамонтану. Парни говорили об этом как бы невзначай, но мало кто не заказал себе хотя бы новые перчатки или запонки; девушки же молчали, как заговорщики на допросе, обмениваясь мнениями и планами только с самыми доверенными подругами.
Белла, как выяснилось, оказалась в некотором тупике, в чём призналась почти сразу же с характерной для неё обезоруживающей застенчивостью. До сих пор подобных задач перед ней не стояло: её дед считал, что для немногих приёмов гостей подойдет всё, что сдержанно и прилично, не вникая в детали, и она полагалась в вопросе нарядов на свою кормилицу Мерседес. Но для бала в Трамонтане – как обнаружила она ещё на Йоль – умений Мерседес было явно недостаточно.
Одиль – стараниями отца – имела в своем распоряжении одну из лучших швей Венеции, чем и поделилась – сначала с Беллой, а потом, к их общему удивлению, с Леонор.
Бывшая вилланка зашла к ним как-то вечером, посидела, отвечая невпопад, и наконец – так же не в тему – вдруг сказала:
– Девочки, я не знаю, что делать. Вот, посоветоваться пришла.
Что пришла она к Белле, было неудивительно. Ещё с первого урока у Баласи, Леонор, видимо, решила, что Белла хоть и аристократка, но человек в целом годный, а почтение, которым окружали Беллу парни и Алехандра, укрепило её в этом мнении. Мнения же свои Леонор на памяти Одили не меняла, да и разубеждать её в данном случае никто не стал. Белле это даже льстило – бывшая вилланка была девицей смелой и решительной, авторитетов не признавала и отбрить могла любого. К тому же она не бегала к ней поболтать почем зря, как та же Алехандра, а всегда только по делу. Вторым её советчиком был Адриано: она влюбилась во всевозможных редких животных и тоже попала в ученики к Скотту – общение с ними требовало особого понимания и даже умения немножко ими стать, а тут без каледонца было никуда.
Говорила Леонор на латыни: ещё в начале года попросила всех, даже иберийцев, говорить с ней только на общем языке магического мира. Поначалу это давалось трудно и ей, и её собеседникам, сочувственно слушавшим, как она безжалостно коверкает грамматику и произношение главного языка Европы, и пополнявшим её словарь. Но попытки перейти на её родной язык она пресекала, а единственный раз, когда Хуан решил пошутить, намеренно введя её в заблуждение, для него это кончилось единственной же ссорой с Педро и подбитым глазом.
Страдания и усилия окупились: сейчас она уже изъяснялась – и писала, насколько могла судить Одиль, недавно попавшая с ней в пару на артефактологии – вполне неплохо, и разве что изредка могла переспросить или уточнить какое-то слово, да и то на уроке, где и те, кого с детства учили, порой слышали для себя новые термины. В обычном разговоре она уже не запиналась.
– Я не знаю, что делать с платьем на бал, – пояснила она, когда Белла, на которую она и смотрела во время этого признания, озадаченно нахмурилась. – Дело не в деньгах, у меня… есть. Не уверена, что много, но достаточно.
Лоб Беллы на этих словах ничуть не разгладился. Иберийка о деньгах знала
