— Даже если у тебя получится, — заметил Монктон Мильнс, — и ты создашь еще одну ветвь истории, ты только увеличишь хаос, о котором предупреждал бедный Алджернон.
Бёртон пососал сигару.
— Не очень бедный Алджернон. Он, похоже, весьма доволен своей новой формой. Но, да, ты прав. Он сказал мне покончить со всеми эти отклонениями, хотя это сотрет историю, в которой он сейчас находится. И как, по-твоему, я могу это сделать?
Он посмотрел на винтовку, лежавшую около его ног.
— Как я могу это сделать?
И тут, без предупреждения или причины, последние слова детектива-инспектора Честона прыгнули ему в голову с такой ясностью, как если бы кто-то прошептал их на ухо: «Нужно подрезать, стволу тяжело».
Монктон Мильнс, как и просил его Бёртон, весь последний год скрытно наблюдал за премьер-министром. Он сообщил, что Пальмерстон втайне учетверил военные расходы, перетасовал свой кабинет — в нем остались только самые воинственно настроенные министры — и фактически отказался освобождать рабов Британской Америки.
Бёртон поблагодарил друга, простился с ним и весь оставшийся день размышлял.
Вечером он поужинал с Манешем Кришнамёрти в клубе Атенеум на Пэлл-Мэлл. Встретившись, они, глупо улыбаясь, молча обнялись. Однако, вглядевшись в глаза друг друга, они увидели в них боль и потери.
Потом сели за стол и заказали бутылку вина.
— Я начал курить эти дурно пахнувшие штуки, — сказал командор, открывая платиновый портсигар и вытаскивая одну из маленьких трубок с табаком «Латакия». — Значительно хуже моей старой трубки, но мне пришлось продать чертову вещь, чтобы избавиться от следов Мадеге Мадого, и у меня душа не лежит заменять ее. Она была подарком от кузена, да будет благословенна его память.
— Я скучаю по нему, — прошептал Бёртон. — По всем им.
Он молча поднял стакан. Кришнамёрти последовал его примеру. Они осушили его одним глотком и тут же наполнили снова.
— Сэр Ричард, я знаю, что выгляжу так, как будто меня избили, протащили через колючие кусты и бросили умирать от голода, но, позволь тебе сказать, ты выглядишь значительно хуже. Что, ко всем чертям, случилось с тобой?
— Время, Манеш. Со мной случилось Время.
Во второй раз за день — и во второй раз с момента возвращения из Африки — Бёртон рассказал о том, что произошло после того, как он и Кришнамёрти расстались около Казеха.
— Клянусь Юпитером, это совершенно невероятно, сэр Ричард, но, глядя на положение дел в мире, я легко представляю себе, как может начаться эта дьявольская война, которую ты описал.
— К сожалению, не может начаться, но начнется.
Они еще выпили. И еще. Слишком много. Кришнамёрти рассказал о своем путешествии от Казеха до Занзибара. Голова Бёртона поплыла.
В это мгновение появился консьерж.
— Простите, сэр, — сказал он. — Письмо для вас. Его принес бегунок.
Бёртон взял конверт и посмотрел на Кришнамёрти.
— Наверно от Пальмерстона.
— Почему?
— Бегунка мог послать только тот, кто точно знает, где я нахожусь; человек, который наблюдает за мной.
Он открыл конверт и прочитал:
Этим утром военный трибунал нашел лейтенанта Джона Хеннинга Спика виновным в предательстве. В пятницу, на рассвете, он будет расстрелян. Он высказал свое последнее желание — увидеть вас. Разрешение было дано. Пожалуйста, отнеситесь к этому с надлежащей тщательностью. Бёрк и Хэйр проводят вас.
Генри Джон Темпл, 3-ий виконт Пальмерстон.
Кришнамерти, прочитав записку, спросил:
— Только из-за того, что он помогал пруссакам?
— Да. Но он действовал, подчиняясь чужой воле. С самого начала всего этого дела Спиком управляли и его использовали.
— Ты пойдешь?
— Да.
Два человека продолжали пить до полуночи, потом пожелали друг другу доброй ночи и отправились в свои дома.
На главных улицах города горели электрические лампы, казавшиеся в густом тумане грязно-оранжевыми шарами. Черные хлопья падали на плечи и цилиндр Бёртона. Он завязал вокруг лица шарф, и, тяжело опираясь на трость-шпагу, немного прошел по Пэлл-Мэлл, потом повернул налево, на Риджент-стрит. Несмотря на поздний час, движение было достаточно оживленным из-за толпы озлобленных пешеходов, запрудивших тротуары. Он повернул направо и пошел по переулкам, темным и грязным, по которым, однако, можно было идти быстрее.
Он выругал себя за то, что так много выпил. Он еще не настолько восстановился, чтобы справиться с сильным опьянением, и чувствовал себя слабым и больным.
Из одного переулка в другой, он шел мимо съежившихся фигур и сломанных окон. Наконец он понял, что заблудился и слишком далеко ушел на север.
Бёртон огляделся. Он находился в лабиринте узких переулков. Внезапно, одетый в лохмотья человек отделился от темноты и размахивая ножом шагнул к нему. Бёртон вытащил шпагу и зло оскалился. Человек отшатнулся, вскинул вверх руки, сказал «Начальник, ничего такого не хотел» и исчез.
Исследователь повернул налево, наткнулся на выброшенный ящик и со злостью ударил его ногой. Две крысы выскочили из-под него и бросилась наутек.
Он оперся о фонарный столб, его всего трясло.
— Соберись, ты, болван, — сказал он себе. — Иди домой!
Он заметил листовку, наклеенную на столб, и прочитал ее:
Работа дисциплинирует твой ум.
Работа развивает твой характер.
Работа укрепляет твою душу.
Не позволяй машинам работать за тебя!
Старая пропаганда либертинов. Еще пару лет назад их считали влиятельной силой, но сейчас технологисты победили и над либертинами издевались все газеты. Но, спросил себя Бёртон, на что будет похож мир, если обстоятельства изменятся?
Он пошел дальше.
А что бы произошло, если бы Эдвард Оксфорд не прыгал через время? И либертины, и технологисты обязаны ему своим существованием — изменился бы мир настолько, если бы их не было?
Эдвард Оксфорд.
Все ведет к нему. Все альтернативные истории возникли только из-за него.
Бёртон завернул за другой угол и остановился. Он оказался в длинном прямом переулке, окруженном высокими кирпичными стенами, и, несмотря на туман, узнал его: его занесло в то самое место, где он впервые повстречался с Джеком-Попрыгунчиком.
Ричард Фрэнсис проклятый Бёртон!
Твоя судьба находится совсем в другом месте.
Понял?
Делай то, что тебе полагается делать!
