Масляные лампы освещали каменные ступеньки, которые уводили значительно ниже, чем он ожидал.
— Вы, конечно, понимаете, сэр Ричард, что мало кто знает о существовании этой части здания и это государственная тайна? — сказал Дамьен Бёрк.
— Вы можете рассчитывать меня.
Лестница привела их к тяжелой металлической двери. Хэйр вынул ключ, открыл ее и все трое пошли по широкому коридору мимо боковых дверей. На ходу Бёртон читал маленькие вывески на дверях: Залы для Совещаний 1 Э; Офисы: A-З; Офисы: И-Л; Административные помещения; Лаборатории 1-5; Комнаты Ясновидящих 1-4; Подвал; Склад Оружия; Станция Наблюдения; Столовая; Спальни.
В конце коридора находилась еще одна дверь с вывеской Безопасность. Они открыли ее и оказались в квадратном помещении, со столом и картотеками. В стенах виднелись шесть металлических дверей, все пронумерованные.
Человек за столом встал и спросил:
— Четвертый номер, джентльмены?
Бёрк кивнул, потом повернулся к Бёртону:
— У вас тридцать минут, капитан. Мистер Хэйр и я будем ждать вас здесь.
— Очень хорошо.
Четвертая камера была открыта, и Бёртон вошел в нее. Дверь за ним закрылась, он услышал, как поворачивается ключ в замке.
Комната скорее походила на гостиную, чем на камеру. Полки с книгами, стол, небольшой диван и кресла, орнаменты на каминной полке, картины на стене. Справа от Бёртона находилась открытая дверь, наверно в ванну, и из нее вышел Джон Спик.
Лейтенант был босиком, в легких штанах и мятой хлопковой рубашке.
— Дик! — воскликнул он. — Прости, старина, я не знал, что пришло время.
— Привет, Джон. Как ты себя чувствуешь?
— Здоров, насколько может быть здоров человек, осужденный на смерть. — Спик показал на кресла. — Садись.
Пока они шли через комнаты, он наклонился к Бёртону и тихо прошипел.
— Они слушают.
Бертон слегка кивнул — понял! — и сел.
Радом со стулом Спика стоял журнальный столик. Лейтенант взял с него графинчик бренди, наполнил два стакана и передал один гостю.
— Дик, ты считаешь меня виновным?
— Нет, совершенно нет, — ответил Бёртон.
— Хорошо. Это единственное, что меня волновало. Но я должен попросить у тебя прощения. Только слабость характера заставила меня обидеться на тебя во время исследования Берберы, все остальное — последствия той старой обиды. Мне показалось, что ты посчитал меня трусом. Я обиделся и разозлился.
— И ошибся, Джон. Я никогда не считал тебя трусом. Никогда. Но если тебе нужно мое прощение, оно у тебя есть.
— Спасибо тебе.
Поколебавшись, Спик поднял стакан. Бёртон наклонился вперед, стаканы звякнули и люди выпили.
— Ты помнишь те ужасные дни болезни в Уджиджи? — спросил Спик, имея в виду 1857 год, когда они открыли озеро Танганьика.
— Как я могу забыть, Джон? Я тогда решил, что мы уже покойники.
— Когда я уже прощался с жизнью, ты сел рядом с моей койкой и начал читать мне Камоэнса. Не сможешь ли ты опять это сделать? Он меня очень успокаивает. Мне разрешили читать «Лузиады».
— Конечно.
Спик встал, подошел к книжной полке и вернулся с книгой в руках. Он передал ее Бёртону и сел.
— Я отметил страницу.
Бёртон кивнул и открыл книгу; из страниц торчал листок бумаги. Он заметил, что на листке что-то написано — почерком Спика — и посмотрел на друга.
Спик встретился с ним глазами и какое-то мгновение не отводил взгляда. Линзы левого глаза сверкнули.
Бёртон посмотрел на страницу и прочитал вслух:
Но ах, когда великий победитель
Направит бег к отчизне отдаленной,
То случай — гордой славы похититель —
Терзать героя будет неуклонно.[74]
Бёртон настолько хорошо знал португальского поэта, что продолжал автоматически произносить стихи, с выражением и без ошибок, а сам читал заметку Спика:
Дик!
Я никому не рассказал о том, что произошло в храме. Мы и сами не говорили об этом, потому что были не в состоянии общаться в дни, последовавшие после этих событий, и, кроме того, я мало что помню, кроме яркой вспышки и оглушающего выстрела.
Но как раз в последние дни вуаль света, которая ослепляла меня, поднялась и я чувствую, инстинктивно, что это может быть важно для тебя.
Я попытаюсь описать события в упорядоченной последовательности, хотя, откровенно говоря, все произошло в доли секунды.
Дик, та штука, которую Дарвин и его сообщники установили в моей голове, бэббидж, содержит настолько чувствительные антенны, что они обнаруживают малейшие электрические излучения человеческого мозга. В то мгновение, когда латунный человек выстрелил из револьвера, эти сенсоры уловили передачу слабую электрическую передачу. Это было — извини, я не знаю другого способа выразить это — последний ментальный выдох мистера Траунса. Похоже, этот поток энергии активировал перевернутую пирамиду, висевшую над алтарем. Она взорвалась светом и на мгновение стала прозрачной. И я как бы увидел сквозь твердый материал, что пирамида состоит из сменяющих друг друга слоев, один из которых был плотнее остальных.
Одновременно на алмазе на вершине пирамиды сверкнула бледно голубая молния и прыгнула прямо в голову латунного человека, а от него к тебе. В самую малую долю секунды твоя внешность изменилась — волосы стали белыми, другая одежда, рядом с тобой появилась винтовка — и энергия потекла в другом направлении, сначала от тебя к латунному человеку, а от него к алмазу.
Как я уже говорил, все это произошло в доли секунды, и я не понимаю, что произошло. Но у меня есть одна догадка, быть может, полная чушь: заводной человек каким-то образом направлял эту силу.
Я бы хотел помочь тебе чем-то большим, но мое время кончилось.
Я не могу забыть, что когда-то мы были братьями. Я надеюсь, что, думая обо мне, ты будешь вспоминать то время, а не те ужасные вещи, которые я совершил.
Твой старый друг.
Джон Хеннинг Спик.
Бёртон продолжал декламировать Камоэнса, но его глаза блеснули, и он с благодарностью посмотрел на второго человека. И тайком сунул письмо в карман.
Полчаса закончились и дверь открылась. В ней появился Дамьен Бёрк и сказал:
— Капитан?
Бёртон закрыл книгу, положил ее на стол, встал и пожал руку Спику.
— До свиданья, старый друг, — сказал он.
Рот Спика задвигался, но он не смог найти слова и отвернулся; в его глазах сверкнули слезы.
