нему стоит прислушаться. А дело… Дело всегда закрыть можно.
– Да вроде бы никто никому рот не закрывает, – ухмыльнулся Иджилов. – Продолжайте, товарищ Быстров. Мы вас внимательно слушаем.
Однако, судя по его ухмылке, вряд ли мне удастся убедить его даже самыми железобетонными доводами. Версия о самоубийстве устраивала милицию больше всего: никаких тебе хлопот, беготни и прочей потери времени.
И всё-таки я попробовал объясниться, пусть меня и не покидало ощущение, что ломлюсь в глухую стену.
– Давайте начнём с мелочей. Пусть каждую из них и можно объяснить иначе, но когда их слишком много – это уже становится подозрительным.
– Я понял тебя. Излагай, – кивнул Шуляк.
– Вы видели в квартире типографскую квитанцию?
– Было что-то такое, – без особого интереса протянул Иджилов.
– Согласно квитанции Хвылина заказала в типографии печать сборника своих стихов. Я так понял, что до этого у неё были только публикации в журналах и литературных альманахах. Причём, судя по дате, она сделала заказ уже после смерти мужа. Поверьте, человеку пишущему очень хочется подержать в руках солидный томик своих сочинений. И только обстоятельства непреодолимой силы могут этому помешать, особенно когда счастье так близко…
– Ну… как-то сомнительно, – вздохнул Иджилов. – Сначала хотела, потом передумала… Всё-таки потерять мужа – это, знаете, удар серьёзный.
– Идём дальше: у меня была возможность рассмотреть характер надреза.
– И что в нём такого необычного? Надрез как надрез: лезвие острое, баба полоснула себя бритвой, что называется глубоко и от всей души, – раздражённо сказал Иджилов.
– Попробую объяснить, – устало произнёс я. – Допустим, вы взяли бритву и хотите полоснуть себя по руке.
– Избавь бог, – хмыкнул Иджилов.
– Я же сказал – допустим, – с нажимом сказал я. – Вот, вы берёте бритву, проводите ей по другой руке. В девяноста процентах случаев порез будет направлен в сторону от вас – так удобнее и привычней.
Шуляк взял свою финку и ради интереса попробовал сымитировать будто он перерезает вену.
– Слушайте, Быстров прав – так и есть! – восхитился он.
– И что вас смущает в истории с Хвылиной? – насупился Иджилов.
– То, что порез сделан в сторону не от неё, а к ней – обычно это происходит когда кто-то другой берёт вашу руку и перерезает вену, – торжествующим тоном пояснил я.
На секунду в кабинете наступила гнетущая тишина.
– Так, погодите! – воскликнул Иджилов.
– Откуда вы узнали о характере порезов у самоубийц? Лично мне эта информация не попадалась.
– Давайте на ты? – предложил я.
– Давай! – легко согласился начальник отделения. – Только ответ я на свой вопрос я так и не услышал. Откуда дровишки, Быстров?
– Читал в учебнике криминалистики, – сказал я.
– Да? – почесал себя за ухом Иджилов. – Век живи – век учись.
У меня неприятно засосало под ложечкой: что если пока исследований на эту тему не проводилось? Хотя… ну не побегут же сейчас в публичную библиотеку, чтобы проверять мои слова. Если что, скажу, что перепутал источник – дескать, в периодике публиковали, оттуда и взял.
– Посмертная записка была? – поинтересовался Шуляк.
– Была! – кивнул Иджилов. – Кстати, а что думает товарищ Быстров на сей счёт?
– Ну вы же видели и наверняка читали её, – заговорил я. – У меня лично язык не поворачивается назвать это посмертным письмом.
– Что тебя смущает? – уставился на меня Шуляк.
– Стихотворная форма подачи.
– Но ведь покойная была поэтессой! – заметил Иджилов.
– И что с того? Думаете, она и в булочной стихами изъяснялась?
– Булочная – это булочная. А тут самоубийство… сравнил, – язвительно произнёс начальник отделения.
– Готов поспорить, что преступник выдрал подходящее по настроению стихотворение из рабочей тетради Хвылиной… Ну, должна же она куда-то записывать свои стихи, – изложил свою гипотезу я. – Если провести обыск в квартире, наверняка найдём и эту тетрадь. При желании экспертиза даже сможет установить, откуда листочек вырвали.
– Блин, Быстров, у тебя что – версии на все случаи жизни имеются? – с нехорошим смешком сказал Иджилов. – Раз так – объясни мне, тупому, как убийца – если это, конечно, было убийство, смог раздеть бабу, усадить в ванную и чиркнуть бритвой по руке, если она не собиралась сводить счёты с жизнью? Только не говори про магнетизм – не поверю.
– А что, других способов не бывает? – фыркнул я. – Насколько я помню, рядом с ванной стоял табурет, на табурете я своими глазами видел открытую бутылку вина. Я просил, чтобы вино в обязательном порядке изъяли как вещдок и сделали бы экспертизу. Рискну предположить, в бутылку подмешана какая-то гадость: снотворное или наркотики. Есть результаты? – с надеждой посмотрел я на Иджилова.
– Нет никаких результатов! – рявкнул он.
– И бутылки никакой тоже. Если не веришь – могу протоколы показать.
– Какого хрена… – возмутился я.
– Так, с меня хватит, Быстров! – перебил меня Иджилов. – Ты вообще с какой стати привязался к этой бабе? Что за странный интерес у сотрудника уголовного розыска, да ещё из другого города?
– Покойница проходит… вернее, проходила основным свидетелем по делу об убийстве своего мужа. Виновным с её показаний был признан муж моей сестры. Я решил разобраться, – не стал я скрывать правду, до которой Иджилов всё равно быстро докопается.
– Вот оно как, – протянул начальник отделения. – Так может это ты… того…
– Договаривай, – нахмурился я.
– Ну в том смысле, что если всё было так, как ты рассказываешь, и Хвылину убили, так может – это твоих рук дело, а? – с вызовом посмотрел на меня милиционер.
– Слышь, Иджилов, – неожиданно вступился за меня Шуляк. – Ты говори, да не заговаривайся!
– Спелись, да? – ехидно сказал Иджилов.
– Вечно у вас в угрозыске рука руку моет… Короче, Быстров: я долго и внимательно тебя слушал, но ты меня ни капли не убедил. Слишком много «если» и притянуто за уши. Для меня в смерти гражданки Хвылиной всё ясно и понятно: типичное самоубийство, барышня наложила на себя руки после гибели любимого человека. На этом точка.
– Хорошо. – Я встал. – Спасибо за угощение, товарищ Иджилов. Не знаю, сколько оно стоит, но, надеюсь, этого хватит.
Я вынул несколько банкнот и положил перед ним.
– За сим до свидания. Вынужден откланяться.
Шуляк догнал меня на улице.
– Притормози, Жора!
Он преградил мне дорогу, я остановился.
– Какого лешего, ты так кипятишься! – сбивающимся тоном заговорил Шуляк. – Капризничаешь, как беременная институтка!
– А ты что – не понял? – с горечью воскликнул я. – Иджилову на всё наплевать. Даже если история шита белыми нитками, он всё равно задницу от места не оторвёт, чтобы проверить. Таких гнать надо поганой метлой из органов! А ещё лучше – посадить, чтобы другим неповадно было.
– Экий ты шустрый! – разозлился Шуляк.
– Выгнать, посадить…
