Первое время Пауль много спал, немного ел и чувствовал себя лучше, но к концу третьего дня пребывания на ферме у него начался жар. Он то обливался потом, то трясся от озноба как тогда, на дороге под дождем, и снова вспоминал треберновское «Зубы дробь выбивали частую…», потом поминал Треберна самыми изощренными словесными способами. Вечером молодые женщины куда-то ушли. Куда — Пауль не понял. По-французски они обращались только к нему, а между собой щебетали по-своему.
Старуха сидела внизу у очага, Пауль слышал, как она пела что-то очень монотонное. Его разморило, и он стал проваливаться в какую-то вязкую липкую глубину. Сначала ему приснились воробьи, которые прилетели из дырки в потолке и начали расклевывать его тело на части. Пауль кричал им «кыш», пытался отогнать, они с громким чириканьем разлетались, но тут же снова прилетали. Потом кто-то объявил воздушную тревогу, и воробьи улетели, превратившись в военные самолеты. Потом откуда-то сверху на Пауля посыпались горячие вилки и ложки. На лету они плавились и стекали на Пауля раскаленным дождем. Олово текло к его лицу, переливалось через подбородок, заливало нос, горло, внутренности. От олова горло болело, нос не дышал, и сколько ни пытался Пауль увернуться от ложек и вилок, не получалось никак. Потом к кровати подошла огромная собака и стала тыкаться Паулю в плечо. Она трясла его все настойчивее и настойчивее, пока он не проснулся.
Когда проснулся, то увидел, что у кровати сидит не собака, а мужчина, одетый по-городскому. Рядом с ним на лавке лежала шляпа и добротный портфель из свиной кожи. Комната была непривычно освещенной, как будто на ферму провели электричество.
— Так, проснулся, наконец! — сказал он по-немецки. — Ну что ж, пора наш договор подписывать.
— Какой договор? — Пауль так и не осознал, перешел ли он грань между сном и действительностью. — Вы… Мы… мы знакомы?.
— Имели честь познакомиться, когда вы, дорогой Пауль, шагали под дождем в неизвестном вам самому направлении. И я указал вам путь к ближайшей ферме.
Пауль сделал попытку улыбнуться, хотя очень смутно помнил то, как он добрался до фермы.
— Простите, а как Вас зовут? Не помню…
— А мы тезки. Меня зовут Поль, Поль Горнек. Некоторые здесь произносят «Поль» как «Паоль», вот и получается, что наши имена совсем одинаково звучат. — Он рассмеялся сухим смехом, в котором не слышно было ни радости, ни каких-то других эмоций — будто горошины на пол ронял.
— Очень приятно, — вежливо ответил Пауль, хотя гость наоборот, показался ему очень неприятным. С виду приличный, опрятный господин. По-немецки говорит как и положено образованному иностранцу — с небольшим акцентом и полным соблюдением всех грамматических правил. Но что-то в нем отталкивало с первого взгляда. Может быть эти красные воспаленные глаза с такой частой сеткой набухших кровью прожилок, что казалось, белков у них не было совсем?
— Так что, может быть, приступил к делу? Вы ведь тогда не подписали договор.
— Что? Какой договор?
Незнакомец неодобрительно покачал головой:
— Я же ясно сказал тогда, что моя помощь будет не безвозмездной. И вы ответили, что за эту помощь готовы отдать все.
— Какая помощь? Что — все? Вы вообще кто?!
— Я — Поль Горнек. Я же сказал.
— И что? За то, что вы мне якобы указали дорогу — может быть, так и было, я не помню — теперь я вам что-то должен?
— Я не только это сделал для вас… Но, учитывая ваше состояние, я не стал требовать расписку на месте и…
— Вы юрист?
— Скажите еще «налоговый инспектор»! — Поль Горнек опять залился своим неживым смехом. Паулю показалось, что по всей комнате скачут горошины и больно ударяют его по голове.
— Как Вам не стыдно издеваться над больным, над раненым? — возмутился Пауль. — Неужели вы не видите, как мне плохо?
Непрошеный гость засмеялся еще громче.
— Человеческая натура меня удивляла всегда. Вот вы, Пауль и вам подобные затеяли войну, которая унесла уже тысячи жизней и в ближайший год унесет еще больше. Вы стреляете в людей, они гибнут на месте, гноятся в госпиталях, умирают в страшных мучениях на поле боя. Я уж не говорю о тех, которых вы пытаете разными изощренными способами и угоняете в концлагеря, где люди превращаются в живые скелеты. И вот теперь вы лежите в чистой постели в добротном деревенском доме, вас каждый день поят парным молоком. И сколько надрыва в вашем голосе! Всего-то голова разбита и температура поднялась.
— Нет, Вы точно издеваетесь… Но зачем?
— Издеваюсь. А зачем?… Наверное, потому, что хочу кроме прямой выгоды получить еще и удовольствие. Шучу, шучу… А может быть, мне не нравится ваша неблагодарность. Сначала говорит «Все отдам», а теперь «Я вас не знаю, я вас не помню». Это более чем несправедливо. Тут уж я должен кричать о том, как мне плохо.
— Да неужели вы не видите, что я вот-вот отдам Богу душу?
— Отдадите? Уверены в этом? А может, лучше не отдавать?
— Да я бы рад…
— А вот это уже разговор по существу. Так отдаете или нет? Если вы решите этого не делать, то я могу предложить вам квалифицированную помощь. В том числе и медицинскую. Но! — он поднял вверх указательный палец холеной руки. — Поскольку вы уже успели забыть о моей первой услуге, то для начала подпишем договор. Я оказываю вам помощь, а вы мне — ответную услугу.
— Какую? Заплатить мне нечем…
— Догадываюсь. Денег мне не надо. Он не спеша расстегнул портфель, достал из него тонкую папку не тесемках, аккуратно развязал тесемки и вынул два листа бумаги, на которых было что-то напечатано на машинке.
— Итак, Я, Поль Горнек, представитель местного филиала…
— Не читайте, у меня голова раскалывается!
— Могу дать болеутоляющее и жаропонижающее средство.
— Так давайте, черт вас возьми!
— Я попросил бы…
— Дайте лекарство…
— Подпишите сначала. А лучше всего ознакомьтесь с условиями договора, чтобы потом ко мне не было претензий. Хотя, кому вы будете жаловаться? Хм, интересный вопрос…
Если раньше человек с кожаным портфелем был просто неприятен Паулю, то сейчас Пауль готов был его застрелись. Было бы из чего…
— Ну что там, какую бумажку нужно подписать?
— Прочтите сначала…
Пауль взял бумагу и пробежался глазами по аккуратно напечатанному тексту. Буквы прыгали перед его глазами, перескакивали со строчки на строчку и образовывали очень и очень неприличные сочетания. Пауль закрыл глаза и снова открыл. Буквы захихикали и снова запрыгали, образуя не менее хулиганские надписи.
— Я не могу это прочесть. — простонал Пауль. — У меня все перед глазами путается.
