– У меня сложилось впечатление, что им понадобился заложник.
– Посылают к Василию Ивановичу ходоков, а сами берут заложников? Запасливые.
Марья Петровна посмотрела на Казарова и увидела, что тот не шутит: возможно, и сам бы так поступил, если б додумался. Расправа посмотрел на Казарова и увидел, что тот что-то задумал.
– Это правда, что на Василия Ивановича дело завели? – спросил отец Николай.
– Правда. Он в федеральном розыске.
– Может, когда придут за ним, и здесь заодно наведут порядок.
– Отписал уже, батюшка, куда следует? – спросил Казаров и криво улыбнулся.
– Не надо ждать, пока порядок на штыках принесут. Надо самоорганизовываться, – сказала Марья Петровна и разгневалась.
Расправа не сказал ничего, и отец Николай, отвечая, обращался к нему.
– Здесь есть самоорганизация. Только я не могу утверждать, что это лучше, чем если бы её не было. Слышали, что Парамонов свой дом комендатурой называет? Он ещё летом со сходом поссорился, заявил им, что предпочитает прямое управление горлопанству. Понятно, что большаки обиделись. А теперь с Василием Ивановичем такой казус. Если Василий Иванович по-настоящему начальник, хоть и беглый, то парамоновская комендатура получается липовая.
– При чём тут мой дедушка? Он не вмешивался вообще ни во что.
– Я тоже ни во что не вмешиваюсь. Но иногда мне кажется, что этого недостаточно.
– …
– …
– …
– Вам это сейчас дико, а я чувствую, что для меня всё прежнее, другое – как приснившийся сон. Может быть, так в войну люди жили; с чувством, что война была всегда. Но если бы мне хоть кто-то сказал, за что я воюю.
– Мне кажется диким многое другое, – сказал Казаров. – Я не жалуюсь.
– Они неплохие, – закончил священник задумчиво. – Работящие. Детей берут… смертность-то детская какая была, теперь не разберёшь, чьи, если только не вся семья умерла разом. В хоре есть кому петь, опять же. Плохо то, что я их боюсь. Чаю попьёте?
От чая отказались. Когда они вышли, Марья Петровна, разглядывая неказистый домик и опустившийся без хозяйки огород, сказала, что священник совсем раскис и это никуда не годится. Расправа достал из кармана влажные салфетки и, вытирая руки, сказал, что если что здесь и раскисло, так это дороги. Казаров сказал:
– Берите машину, возвращайтесь к Василию Ивановичу. Я один тут похожу, поспрашиваю.
– Я тоже хочу ходить и спрашивать.
– И какой будет в этом прок, барышня? Кто с вами разговаривать станет? Кто станет разговаривать со мной, пока вы топчетесь рядом?
– Я думала, когда человек Василия Ивановича задаёт вопросы, на них отвечают. Кто бы там рядом ни топтался.
Казаров не стал ей отвечать и обратился к Расправе.
– Ну так что?
– Номер мне твой дай, – сказал Расправа и полез за телефоном.
– Что за скотина этот Казаров, – сказала Марья Петровна, когда они покатили назад в Лютиху. – Смотрит на меня, как на предмет. Как будто не видел освобождённую женщину. Комсомолок в красных платочках.
– Ему просто нужно было нас сплавить.
– Так что, зря мы сплавились?
– Нет, не зря. Пусть сделает по-своему. То есть это если ты хочешь, чтобы вообще что-то было сделано.
– Дед им не доверяет. Никому. Всей этой своре вокруг Василия Ивановича. И Василию Ивановичу тоже. И вам, позёрам московским.
– Да ладно. Я сам с Острогожска.
– И когда ты там был в последний раз?
– Незачем ехать. Никого не осталось.
– Извини.
– Да ладно.
– …Почему ты мне помогаешь? Полковник не стал.
– Злишься, значит, на полковника?
– Ещё чего. Ничего не злюсь. Оберст паршивый.
– Оберст – это армейский полковник.
– А наш тогда как будет? Оберштурмбанфюрер?
– Это подполковник.
– Оберфюрер?
– А это выше полковника.
– У них вообще были в СС полковники?
– Несправедливо, что нам это нравится.
– Почему несправедливо? Мы же победили. Так, приехали. Вылезай.
– А ты куда?
– Ненадолго отъеду. Вы пока с доцентом посидите, как тихие мышки.
– А Василию Ивановичу что сказать? Какие у тебя дела на его машине?
– Скажи, чтобы Казарову звонил и спрашивал.
Марья Петровна пожимает плечами, закусывает губу, выходит из машины и смотрит на кренящиеся брошенные дома, на полуголые изжелта-серые деревья, вслед отъезжающему джипу. И пока она смотрит, начинает звонить её телефон.
Саша чистил картошку к обеду, и превращение в тихую мышку полностью отвечало его желаниям. Но он раз за разом оказывался во власти людей, чья воля неизмеримо превосходила его собственную, у него был большой опыт распознавания таких людей, и теперь ему хватило одного взгляда, когда Марья Петровна появилась, размахивая телефоном.
– Наконец-то. Ну как?
– Никак. То есть съездили никак, но мне сейчас с дедова номера позвонили, сказали, что идёт домой. Я побежала. Василию Ивановичу передайте, что Расправа скоро будет.
– Откуда он скоро будет? Кто звонил? Побежала куда?
– Куда-куда, в Тихое Лето.
– …Может, Расправу подождём?
– А Расправе какое до этого дело?
«Никакого, – хотел сказать Саша. – Видимо, поэтому он и потратил полдня на твои проблемы». Вместо чего сказал: «Я провожу».
Какое-то время они молча шлёпали по грязи, потом Саша спросил, как прошла поездка, и Марья Петровна в энергичных выражениях рассказала, как. Больше всего её оскорбил не гендерный шовинизм Казарова, а неверие отца Николая в народные силы.
– А потом наши западные партнёры пишут, что мы можем самоорганизоваться только для пьянки или погрома.
– Это пишут не наши западные партнёры, а наша пятая колонна.
– Пятая колонна, значит, самоорганизоваться смогла?
– Я всегда считал, что в данном случае слово «колонна» – преувеличение и фигура речи.
Разговор о пятой колонне оживил в уме Марьи Петровны иной предмет её огорчений.
– Он на самом деле не такой, как кажется, верно? – спросила она после паузы. – Ну, Олег?
«Верно. В разы не такой».
– Когда начинаешь доискиваться, какой же такой, каким Олег кажется, на самом деле и начинается весь геморрой.
– …Ещё раз.
– Он необычный. Опасный. Со вторым дном. Будет крайне печально обнаружить, что никакого второго дна нет.
– Полагаете, что нет?
– Полагаю, что ничего не хочу об этом знать.
– А если бы вы были в него влюблены, тоже бы не хотели?
– Маша!.. Я не такой.
– Да я теоретически. Ну, представьте, что это женщина.
Саша попытался представить на месте Олега Татева женщину.
– Таких женщин не бывает. А если бывают, то в них не влюбляются.
– Да, пример не очень хороший.
– …Я давно хотел спросить, почему вы так ненавидите литературу.
