— Во-первых, значение, видимо, имеет, — отвечал Володя, — иначе живое состояло бы из правых и левых форм, а во-вторых, при моделировании воспроизводится отнюдь не все. Есть по крайней мере одна, как вы выразились, характеристика, которую не воспроизвести ни в какой, сколь угодно точной модели.
— Это какая же характеристика? — спросил Виктор Иванович.
— Чувство! Способность к субъективному психическому переживанию.
— Молодец! — негромко проговорил Дмитрий Александрович.
В кабинете некоторое время молчали. Потом послышался глуховатый, чуть ироничный голос профессора Иконникова:
— Это что-то новое! Семен Миронович, вот вам и оппонент для вашей диссертации. А мы с вами голову ломали, где взять оппонента.
— В самом деле, это что-то новое, — сказал Семен Миронович. — Почему вы убеждены, что чувство невозможно смоделировать?
— Моделировать — сколько угодно, но создать модель, которая переживала бы радость, боль, утрату, любила, страдала, — невозможно.
Володя произнес эту фразу, как приговор, с непоколебимым спокойствием человека, глубоко убежденного в своей правоте.
— Модель будет убирать руку от огня, улыбаться, изображать недовольство, даже плакать, но чувствовать при этом не будет.
В кабинете хмыкнули, кашлянули, затем заговорил Виктор Иванович:
— Бездоказательное заявление! Что-то вы наставили кругом запретов — сознание невозможно моделировать, «я» — невозможно, чувство, оказывается, тоже. Но почему, объясните, наконец? Какие физические законы этому препятствуют? Я понимаю, невозможно создать вечный двигатель. Это противоречит закону сохранения энергии. Но какой закон запрещает мне воспроизвести в модели способность чувствовать?
— А какой закон разрешает?
— Пока не знаю. Но когда-нибудь такой закон или законы будут открыты.
— Ошибаетесь, Виктор Иванович. Не все вещи на свете списываются категорией закона. Вами движет чистейшей воды вера, но только очень наивная, лишенная культурных корней. Еще столетия назад было известно, что мир органичен и не может быть описан чисто аналитически. В высшей степени его органичность выразилась в человеке.
— Да что вы его слушаете! — врезался в разговор резкий голос Стулова. Мы уже разобрались, кто здесь настоящий Колесников, а кто поддельный.
В этот момент Дмитрий Александрович толкнул дверь и вошел в кабинет. За ним вошла Лидочка.
Те же и ГончаровПри их появлении дискуссия сразу же прервалась. Все смотрели на вошедших. Радостно улыбаясь, Володя подошел к другу и крепко пожал ему руку, одновременно обняв другой за плечо.
— Здравствуйте, дорогой! Вы очень вовремя появились. Спасибо вам, Сергей Иосифович!
Он с благодарностью посмотрел на Соселию. Тот молча кивнул.
— А мы тут ударились в философские споры. Проходите, есть о чем поговорить.
Дмитрий Александрович снял шляпу и поздоровался с присутствующими. Семен Миронович и Виктор Иванович вразнобой кивнули, Стулов забегал глазами, разглядывая новое лицо. Соселия и капитан Гринько никак не прореагировали, а Владимир Сергеевич только чуть голову повернул в сторону вошедшего, который смотрел на него с величайшим интересом.
Но больше всего удивил Лидочку профессор Иконников. Он поднялся из-за стола п сделал приглашающий жест рукой.
— Рад вас видеть у нас в гостях, Дмитрий Александрович, проходите, прошу.
— Это Гончаров Дмитрий Александрович, талантливый хирург и вообще человек очень интересный, — объяснил он присутствующим. — Как-то в Москве я был на его лекции и узнал много для себя нового.
Оба сотрудника снова кивнули, и Лидочка заметила настороженность в их позах. Видно было, что Гончарова они не знают.
Дмитрий Александрович и Лидочка сняли пальто. Володя отнес их в соседнюю комнату и вернулся обратно.
— Мы тут с Лидией Ивановной постояли немного за дверью, послушали, сказал Гончаров, садясь в кресло, подставленное Володей. — Без всякого умысла, знаете ли. Просто, чтобы войти в ход дела. Послушали и поняли, что у вас идет принципиальный разговор.
— Да, пожалуй, — сказал Иконников, — разговор действительно принципиальный, вызванный чрезвычайными обстоятельствами.
— Они мне известны, — сказал Дмитрий Александрович.
Он снова задержал любопытствующий взгляд на Владимире Сергеевиче.
— Вот как! Тогда было бы интересно услышать ваше мнение по поводу двойников.
Дмитрий Александрович откинулся в кресле, принимая удобную позу и, глянув на профессора, спросил:
— Да нужно ли оно? Не лучше ли узнать мнение самого компетентного здесь лица?
Он показал ладонью на Лидочку, которая сидела на своем месте, в волнении сжимая двумя руками сумку.
— Женское сердце, Роман Николаевич, более надежный свидетель, чем мужской ум. Ум скользит по поверхности вещей, а сердце охватывает их суть. Помните Батюшкова: «О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной»? Лидочка, милая, будьте добры, скажите нам, кого из этих двух одинаково симпатичных мужчин вы любите? Не стесняйтесь, пожалуйста, ведь речь идет о его благополучии.
Лидочка, смутившись, пожала плечами и кивнула на Володю:
— Его.
— А этого, похожего на него мужчину, вы тоже любите?
Лидочка отрицательно покачала головой, ничего не сказав.
— Ну вот и весь ответ, — развел руками Гончаров. — О чем спор? Неужели из двух одинаковых по виду мужчин женщина полюбит искусственного и отвергнет настоящего? Я полагаю, женщины в таких вопросах разбираются лучше нас, мужчин.
— В самом деле, — продолжал он развивать свою мысль, обращаясь теперь к Семену Мироновичу. — Вот если бы вам, простите, не знаю вашего имени…
— Семен Миронович.
— Если бы вам, Семен Миронович, предложили в подруги двух одинаково красивых женщин — настоящую и искусственную, какую бы из них вы выбрали?
Семен Миронович засмеялся, слегка зардевшись.
— Вы остроумный человек, Дмитрий Александрович, только ваши аргументы в данном случае не годятся.
— Какие же вам еще нужны аргументы? — с искренним изумлением спросил Гончаров.
В разговор вмешался Виктор Иванович.
— Простите, я вас перебью, — сказал он, нацеливая на Гончарова указательный палец. — У нас идет принципиальный разговор, в котором апелляция к сфере эмоций, мягко говоря, некорректна. Мы добрались до центрального пункта проблемы, и теперь требуется предельная точность. Ваш друг утверждает, что даже чрезвычайно подробная модель человека принципиально неспособна чувствовать.
