Он опустил руки на подлокотники и продолжал, доброжелательно глядя на ученых:
— С другой стороны, появилось оно не случайно и, видимо, отражает что-то такое, что свойственно лишь живому существу и чего лишены, например, роботы. В самом деле, если мы повнимательнее присмотримся к феномену чувствования, то обнаружим в нем одну странность, о которой вскользь сказал мой друг, говоря о сновидениях.
Гончаров остановил взгляд на Семене Мироновиче.
— Вот я вижу вас — энергичного, умного и, не скрою, симпатичного мне человека. Ваш образ отпечатан в моем сознании, как изображение на матовом стекле фотокамеры. Удачное сравнение, как вы считаете?
— В общем, да, — согласился Семен Миронович.
— Скверное, негодное сравнение! Негодное потому, что внутри нас нет и намека на матовое стекло. Если сейчас заглянуть в мой мозг и посмотреть с помощью самых тонких приборов, что там происходит, то ничего похожего на ваш образ они там не обнаружат. Они обнаружат пульсацию крови в капиллярах, электрические импульсы, физические и химические процессы и так далее. Но где там вы, каким я вас сейчас вижу — молодой, цветущий мужчина? Где моя симпатия к вам? Увы, реакции есть, симпатии нет.
И Дмитрий Александрович с улыбкой развел руками.
— Потому-то мой друг Владимир Сергеевич и горячился, пытаясь доказать, что модель, даже самая совершенная, — все равно, что футляр без скрипки. Человек, дорогой мой, это число «пи» — вот подлинно удачное сравнение. Моделируя человека с какой угодно точностью, хоть до последней молекулы, хоть до атомов и кварков, вы неизбежно будете вынуждены отсекать бесконечно длинный иррациональный хвостик. Вполне законная операция, когда речь идет о создании робота или даже гомункулуса, но совершенно недопустимая, если ставится задача получить чувствующее, обладающее психокосмосом существо. Человек, как и все живое, бесконечно сложен, а моделировать бесконечно сложные объекты, как вы понимаете, можно лишь приближенно.
Дмитрий Александрович замолчал, и лицо его приобрело тот спокойно-задумчивый вид, какой бывает у человека, сказавшего само собой разумеющуюся истину. В нем ощущалась несокрушимая цельность, уверенность в себе, словно этот человек наперед знал, что ему возразят и что он будет говорить дальше.
В разговоре наступила пауза. Иконников, не торопясь, достал из стола кусок бумаги и так же, не торопясь, стал протирать кончик мундштука. Нетрудно было догадаться, что профессор выгадывает время для достойного ответа. Лидочке показалось, что он затаил недоброе чувство к обоим своим оппонентам. Его можно было понять. Ведь Володя и Дмитрий Александрович похоронили идею искусственного человека, как идею какого-нибудь вечного двигателя, чем, конечно, задели самолюбие профессора. Он-то, конечно, считал себя тонким философом, а теперь его авторитет подрывали, да еще в присутствии сотрудников.
…Да, так оно и было: Иконников остался недоволен позицией оппонентов. Он собрал свою трубочку, как-то очень пристально посмотрел на Дмитрия Александровича и сказал:
— Ну что ж, ваше возражение весьма умно, и я бы, пожалуй, принял его. Но вот вопрос… Если субъективное невозможно объективизировать, то как вы можете уверять, что достаточно сложная модель не будет испытывать ощущений? В таком случае возникает неопределенность, исключающая и «да», и «нет», и единственным доказательством чувствования становится тогда внешнее поведение.
Гончаров с сомнением покачал головой.
— Рискованный путь, Роман Николаевич. Я знаю сколько угодно людей, которые умеют очень искусно изображать самые высокие чувства, в действительности ничего не чувствуя.
— Рискованный, но тем не менее единственный.
— Совершенно верно, — подал голос Семен Миронович. — На каком-то этапе усложнения модели количество перейдет в качество, и она начнет чувствовать.
— Не слишком ли просто? — сказал Володя. — Количество, качество… словно речь идет о превращении воды в пар. А если количество должно быть бесконечным?
— Вот именно, — Гончаров кивнул Володе, соглашаясь. — Дело, видимо, в том, что субъективное, этот неведомый духовный огонь, вспыхивает только в бесконечно сложных системах. Да их и системами тогда не назовешь.
Снова наступила пауза, свидетельствуя о том, что рассуждения друзей произвели впечатление на ученых,
— Да нет, так не пойдет! — воскликнул Виктор Иванович. — Вы настойчиво пытаетесь заставить нас поверить в нечто невероятное — что один из присутствующих здесь абсолютно полноценных людей лишен способности чувствовать.
— Совершенно верно, — кивнул Гончаров.
— А доказать этого не можете!
— Да уж никак не докажешь, если под доказательством разуметь цепочку умозаключений.
Лицо Иконникова просветлело.
— Круг замкнулся, — сказал он, не скрывая удовлетворения, — Вы, Дмитрий Александрович, попались в ловушку, которую сами себе поставили. Если субъективное не от мира сего, то любого из присутствующих, в том числе и вас, можно назвать симулянтом. Думаю, что продолжать наш спор не имеет смысла. Ясно, что разница между искусственным и естественным на высоких ступенях организации выявлена быть не может.
— Приехали! — с горькой усмешкой сказал Володя.
— Вот именно, приехали! — раздался вдруг резкий сорочий голос Стулова. — И пора уже выходить.
— Да, пора выходить, — сказал он, вставая, — потому что всему должен быть конец. Товарищ капитан и вы, товарищ следователь, я думаю, вывод Романа Николаевича вам вполне ясен. Установить разницу между двойниками невозможно. Значит, нужно принять во внимание те действительно объективные факты, которые имеются. Владимир Сергеевич — главный инженер солидного предприятия, лицо уважаемое, его паспорт в полном порядке. Какие претензии могут быть к нему с вашей стороны?
Грузный Гринько посмотрел сверху на Соселию.
— Объективно говоря, никаких, а?
— Кроме того, что у них одинаковые паспорта, — довольно резко ответил Соселия.
— А уж вы с ним разбирайтесь, у кого дубликат! — Стулов ткнул пальцем в сторону Володи. — При чем здесь Владимир Сергеевич? Ни у него, ни у меня больше нет времени на разговоры. Нам надо идти. До свидания.
— Да, нам надо идти, — сказал и Владимир Сергеевич, вставая. — До свидания.
При общем молчании оба вышли из кабинета. Лидочка растерянно посмотрела на Соселию и Гринько. Неужели все? Неужели они просто так дадут уйти двойнику? Ведь ничего не выяснено!
Соселия с недовольной миной что-то негромко сказал капитану, тот пожал плечами, ответил. Наступила неловкая пауза. Кажется, все участники консилиума понимали, что произошло что-то не то. Стулов, конечно, никуда не торопится, так же как и Владимир Сергеевич. Просто они воспользовались моментом и решили покончить с неприятным для них разговором.
