— Не знаешь — согласился он — Но может и узнаешь. И вот тогда, когда будешь думать — сказать мне или нет — вспомни о моих следующих словах. Тихон… по Столпу каждый час должно наноситься определенное количество выстрелов. Это число строго выверено при разных показателях активности замороженного и меняется в зависимости от ситуации к большему или меньшему. Нужно больше — стреляют чаще. Но что происходит, когда, скажем, тридцать процентов сидельцев перешли в разряд смиренных и перестали прикасаться к орудийному рычагу?
— Эти кресты не стреляют.
— Не стреляют никогда. Машины заняты бесполезным экипажем. Я бы выбрасывал таких на мороз через пятьдесят-сто холостых витков. Но нельзя… Итак двадцать процентов крестов готовы к залпу — но молчат. А стрелять надо! Что делать? Я тебе отвечу, Тихон и мой ответ тебе не понравится — раз эти не стреляют, то надо… мы ведь говорим как есть?
— Конечно.
— И раз эти не стреляют — то надо похищать новых и новых людей с их планет и доставлять сюда! Когда-то дошло до того, что в небо поднимали даже законсервированные машины старых исследовательских и военных моделей! Почему? Потому что производство не справлялось с постройкой новых машин. Почему? Потому что машины ведь были — и летали. Вот только не стреляли! И тогда был отдан приказ хватать подходящих людей в больших количествах. Смиренных все больше? Значит в небо больше машин — и больше новых похищений. Вторая проблема — теперь в небе слишком много машин! Ты видел как бьет Столп?
— Видел крушения — подтвердил я и без всякой наигранность зябко передернул плечами — Страшно.
— А видел, как падающая машина цепляет другую?
— Тоже видел.
— Потому что машин все больше! А с ними и людей. Раньше машина падала, разбивалась, погибал один человек. Теперь часто гибнет сразу несколько крестов. А ведь были времена, когда Столп бил мимо цели! — он и сейчас бьет — вот только пустого пространства стало куда меньше и даже промах в кого-нибудь да бьет. За прошедшие десятилетия число машин в небе удвоилось! И ведь их всех надо кормить… снабжать едой, сигаретами, лекарствами — если заслужили, конечно. Но главное, самое главное — чем меньше экипажей стреляет — тем больше людей похищается. В том числе с твоей планеты, Тихон. Из твоей страны. Ты себя каким человеком считаешь? Хорошим или плохим?
Удивленно моргнув, я ответил:
— Скорее хорошим.
— Правильным?
— Возможно и правильным.
— Вот и подумай хороший да правильный человек Тихон — разве правильно, когда из-за дурацкой надуманной смиренности сюда прибывают те, в ком и нужды-то не должно было возникнуть…
Допив свой бокал, он пьяно взглянул на меня:
— Ты у нас молодой… да еще сильный и не тупой, но это сейчас неважно. Ты молод, Тихон. Ты не так много лет провел в летающей машине. А это значит, что если бы каждый из смиренных узников дергал бы за орудийный рычаг как им и положено — то ты бы здесь не оказался. И не только ты, а десятки и сотни других людей — вы все продолжали бы наслаждаться обычной рутинной жизнью на родине и никогда не столкнулись бы с тем, что многие называют кошмаром. Вот ты… У тебя появились столь же молодые знакомые, как и ты, Тихон? Там наверху.
— Во время чалок со многими познакомился — кивнул я, хотя сейчас у меня перед мысленным взором была безногая Милена.
— Вспомни их молодые усталые лица и подумай о том, что их здесь могло бы и не быть вовсе. Они попали сюда из-за трусов, прячущихся за маской смиренности. А теперь ступай… ступай, Тихон. Завтра ночью можем продолжить наш разговор, а сейчас ступай. Мне надо отдохнуть…
— Большое спасибо за умные слова и щедрость — я поднялся с дивана — Посуду уберу?
— Ты свое отработал — отмахнулся Вангур и завалился на бок — Ох…
Сделав пару шагов, я взял с ближайшего табурета подушку и подсунул под голову фурриара. Затем сходил за одеялом, укрыл его и шагнул к выходу.
— Забери коробку сигар, Тихон. Раздашь старикам. Они любят такие подарки…
— Спасибо. И спокойной ночи…
Выходя, я погасил свет, хотя не сразу разобрался как работает странноватая панель рядом с дверью. Но справился. И, шатаясь, хватаясь за стену, побрел к себе, сжимая в пальцах коробку сигар. Перед глазами все плыло. Переполненный живот ныл.
Приду ли я завтра после ночной смены?
Вопрос глупый. Я приду обязательно.
Глава 13
Глава тринадцатая.
После этой странноватой посиделки со слишком обильными возлияниями и чрезмерным перееданием, я проснулся через четыре с небольшим часа и у меня не было даже намека на похмелье. И это было странно. Я даже не сразу поверил в такое чудо, некоторое время пролежав в постели с тем самым всем хорошо известным и отчасти мазохистским ожиданием боли, что вот-вот наплывет и со злобой сожмет голову в стальных тисках. Но боль не пришла даже когда я рискнул подняться с кровати и сделать несколько шагов по своей унылой комнатушке. Боли нет. Состояние сонное, но мышление ясное, а где-то там в глубине бурлит желание заняться каким-нибудь активным делом. Итого — состояние хорошее, даже чуть блаженное, похмелья нет, усталость ощущается, но это с непривычки, а живот поджимает голодный спазм.
Приведя себя в порядок в общей душевой — опять там никого, но в воздухе витают остатки пара и запах мыла, что добавляет какой-то потусторонности — я переоделся в чистое, ненадолго заглянул в свою комнату и уже оттуда направил натруженные стопы в зал общего досуга. Он был почти пуст — в углу сидело пятеро совсем уж древних сонных старичков, что больше молчали, чем общались, а на шашечной доске, стоящей между двумя из них за четверть часа, не сдвинулась ни одна шашка. Это явно были здешние «пенсионеры», проведшие всю жизнь в неустанных кухонных трудах и наконец ушедшие на покой.
На небольшой стойке я нашел почти пустой кувшин с кислым морсом, а рядом тарелку хрусткой сдобы, усыпанной сахаром. Стакана того и пары штук этого хватило, чтобы успокоить желудок, и я походкой никуда не спешащего человека направился по пустому коридору. Так я двигался ровно до тех пор, пока не оказался у увешанной плакатами решетки, где, убедившись, что с обоих сторон пусто, резко ускорился. Приподнять транспарант, скользнуть боком в щель, сунуть ноги в дыру и утечь за решетку. Застыв в темноте, припав глазом к узкой щелке, я чутко прислушивался к происходящему в коридоре — вдруг услышу изумленный или гневный вскрик случайного свидетеля? Прошло несколько минут, но я ничего не услышал, а в коридоре никто не появился. Я выждал еще десять минут и наконец появился первый человек — еще достаточно молодой и крепкий мужчина лет пятидесяти, в запятнанной красным униформе, что-то сердито бормоча, торопился в сторону душевых. Поняв, что мое исчезновение осталось незамеченным, я заторопился к раздевалке, где было упрятано все мое барахло.
Там стянул с себя чистенькую и пахнущую порошком кухонную одежду — и флегматичный и безобидный Тихон исчез. Натянул на себя колкую и воняющую потом и кровью зимнюю грубую одежду — и Охотник вернулся. Разумеется, я не перевоплощался ни в кого на ментальном уровне — просто наблюдал за этим процессом в ростовое зеркало на стене, хотя больше вглядывался себе в глаза, раз за разом спрашивая — сейчас точно лучший момент для рискованной вылазки?
И ответ был утвердительным. Сейчас лучшее время — раннее утро, когда первая смена только заступила на работу, а ночные отмылись и повалились в койки. Меня никто никуда не дернет приказом — начальство не может не знать, что я ударно отработал, а затем долго и упор пил алкоголь в компании с начальником кухонь Вангуром. Сейчас все думают, что я продолжаю спать. Единственные, кто меня видел — те сонные старички. Но мне все равно пришлось пройти зал насквозь и скрыться от их глаз я не мог. Поэтому просто повел себя буднично.
Да… сейчас лучший момент. Главное не задерживаться там — дома.
Снарядившись, проверив оружие, я набил пустой рюкзак всем, что раньше хранилось в сундуке, а потом было раскидано по шкафчикам, вошел в тамбур шлюза и как только закрылась дверь внутренняя, принялся приседать — сначала медленно, давая мышцам разогреться, а затем все быстрее, заставляя кровь обильнее заполнить еще сонные и скованные мышцы. Мне уже можно было выходить, в лицо ударила такая родная зимняя стужа, но еще некоторое время я продолжал разминать все тело, а затем потратил несколько минут на хождение «на когтях» — чтобы заново привыкнуть к стальным шипам на подошвах и к тяжелой обуви.
