И вот стоят перед нею два южанина – а ведь и вправду южане, подумалось ей; в просторечии – хитрые хохлы. И вот сядет она сейчас к ним в ландо, и поедет она, ярко выраженный потомок полчищ мамайских, с чуть раскосыми глазами, с круглым лицом, дочь мамайского министра, в логово к врагу – поедет, втиснутая между двумя союзниками этого врага. И привезут ее в Питер, и, доказывая союзническую лояльность, забьют варяжскими обухами, долбанут буйной квази-монгольской головушкой об Ростральную Колонну, утопят в Фонтанке, подвесят, цепями приковав, голую, в проеме Нарвских Ворот. Страшно.
И она сказала твердо и решительно:
– Никуда я не поеду. У папе позвоню прямо сейчас.
Снова поставив чашку на стол, она направилась к связи на журнальном столике в углу, и Скоропадскому пришлось встать ей на пути.
– Отойди, – велела ему Чайковская. – Отойди по хорошему, ботва замшелая.
Не избежать бы Чайковской применения к ней физического воздействия, но тут вдруг снова зазвонил интерком. Скоропадский не ожидал этого, оглянулся, и когда Чайковская его отодвинула слегка, чтобы пройти между ним и столом, он не стал ее останавливать. И Ходорченко не стал, но на всякий случай проверил, лежит ли всё еще в кармане пистолет – а то может обронил в кухне да и не заметил.
Вроде бы они достаточно ясно объяснили коллеге, дежурившему на улице, что внутрь никого пропускать нельзя, пока они не выйдут. А если пропустил – значит, произошло что-то непредвиденное. А может охрана звонит, поговорить хочет, или беспокоится?
– Ну, чего? – спросила Чайковская, нажимая кнопку интеркома.
– К вам гости, Анита Диеговна, – сказал охранник снизу.
– Тут у меня уже есть гости.
– По делу, Анита Диеговна.
– По делу? А эти, значит, не по делу. Я так и думала. Зовут как?
– Они говорят, что это вы сами у них спросите.
Скоропадский внимательно наблюдал, как Чайковская говорит по интеркому, нажимая и отпуская кнопку. Судя по ее позе, движениям, и интонации, она не понимала своего положения совершенно. У нее и в мыслях не было, что положение ее незавидное, неприятное, с поволокой отчаяния – первый раз в жизни. Что из очень важной, хоть и бесполезной, персоны, она может вдруг в любой момент превратиться в ничто, в мешающее и зряшно болтающееся под ногами тяжеловесное существо, которое не пристрелили до сих пор только из человеколюбия.
– Не поеду я в Питер, – сказала она.
Подойдя к одному из двух столиков в гостиной, она села в кресло, стилизованное под восемнадцатый век, потянулась к хрустальному графину, плеснула себе скотча в инкрустированный стакан, и стала с оттенком презрительного удивления следить, как Скоропадский перемещается к стене и занимает позицию в трех шагах от двери лифта.
Ходорченко, оценив действия партнера, сунул правую руку в карман и положил большой палец на предохранитель.
Двери лифта открылись, и в гостиную бодро шагнул человек в роскошном осеннем пальто, среднего роста, крепко сложенный, гладко выбритый, с шатенистыми волосами на пробор. Окинув взглядом помещение, он вперился взглядом в Чайковскую, будто хотел запомнить ее всю, целиком и подетально, а затем отвернулся, улыбнулся широко и восторженно, и воскликнул:
– Ходорченко! Рад тебя видеть! наконец-то! Ты арестован. У тебя есть какие-то права … – он остановился на полпути к Ходорченко и оглянулся. Пистолет Скоропадского упал на пол, а сверху на пистолет упал сам Скоропадский.
– Убит женщиной, – сказал человек в пальто, хотя Скоропадский вовсе не был убит, а только оглушен.
Рослая девица в потертой кожаной куртке, возвышаясь над поверженным Скоропадским, продолжила мысль человека в плаще таким образом:
– Ты слышишь, смотри на меня, я – Тоска, о Скарпиа…
Ходорченко рванулся к лифту, а человек в роскошном пальто, преградив ему путь, взял его за грудки.
Ходорченко осведомился удивленным голосом, с оттенком обиды:
– А в чем дело?
Человек в пальто на это ответил:
– Ну, брат, удружил ты мне! Спасибо, спасибо!
– Руки убери! – возразил Ходорченко.
Обладатель роскошного пальто, не слушая, продолжил:
– Никогда не знаешь, когда тебе повезет! Вот я не рассчитывал на тебя наскочить ни сегодня, ни вообще в ближайший месяц, а тут вдруг ты! Не дергайся, Ходорченко! Угомонись.
– Руки!
– Не дергайся, тебе говорят! Чувствам отвагу не давай. А то по морде дам. Сколько дел сразу решилось, а, Ходорченко? А ну, повернись, повернись! Надену-ка я на тебя наручники и посажу вон в то кресло пока что, а там видно будет.
– Не спеши так, начальник, – снова возразил Ходорченко, другим тоном. – Времени прошло много.
– Времени? Три года всего. За давностью лет, что ли, списать? Нет, шалишь, Ходорченко! Ты ведь знаешь … – он продолжил громко, но теперь с интимной интонацией, – меня должны были повысить в должности, и зарплату увеличить. Не повысили и не увеличили, а все из-за тебя. – Он оглянулся на женщину в куртке. Ходорченко дернулся еще раз, и человек в пальто усилил хватку, и продолжил будничным тоном: – Не только из-за тебя, конечно. Но, возможно, ты и оказался той самой каплей, которая переполняет …той самой соломинкой, которая проламывает … Нет у тебя никакого сочувствия к людям, Ходорченко! Финансовые махинации меня не интересуют, это пусть кирасиры с мытарями разбираются. А вот с фермерами – это да, чистая уголовщина, это по моей части. Ты почему, сволочь, фермеров обираешь? Они ведь кормильцы наши. Не совестно тебе! Ты за всю свою жизнь ничтожную хоть одну репку вырастил? А, Ходорченко?
Чайковская собралась с мыслями и хотела что-то сказать, но девица посмотрела на нее взглядом жестким и угрожающим, и Чайковская, не боявшаяся до того Ходорченко со Скоропадским, и не воспринявшая всерьез человека в пальто, наконец-то слегка перепугалась. Взгляд у девицы оказался колючий, мрачный.
***
За несколько часов до этих событий, в пяти минутах ходьбы от жилища Аниты Чайковской…
…В Москве вообще всё находится за углом или в пяти минутах ходьбы или по соседству, в крайнем случае пара остановок на троллейбусе, а на поверку оказывается, что не только не по соседству, а вообще неизвестно где, и существует ли оно, то, что должно там находиться, тоже не всегда до конца изучено.
И тем не менее…
И тем не менее:
– в пяти минутах ходьбы от скромной Анитиной обители
– на четвертом этаже здания, построенного во времена расцвета русского барокко
– в просторной квартире, обставленной в соответствии с представлениями обитателей и дизайнеров об эпохе правления Романовых
