выдуманные герои лучше нас, в их мире существует справедливость, а мы… во что мы превратились?
Ой, прекрати ныть, Алекс! Лучше придумай, как выбраться отсюда.
Я уверен, что нахожусь на космической станции. Ещё одна проклятая станция! Да, знаю: безумные учёные перебрались на другой полигон.
Сумеют ли друзья найти меня? Сумеет ли Бофорт мне помочь? Или бросит здесь? Может и бросит. Он и без того многим рискнул, желая вывезти со станции несчастных носителей гена Х. А вдруг его осудили, лишили звания, расстреляли? Он нарушил несколько десятков законов! Так, законы. Вспомни, Алекс, какие законы он нарушил.
Голова работает медленнее допотопного компа, раскалывается, трещит по швам. Я никак не могу сосредоточиться. Препараты, которыми меня пичкают… Чёрт знает, в кого они могут меня превратить, в какого-нибудь овоща или в мутанта, покрытого лиловым мехом. Ну и бред! Успокойся!
Итак, я застрял на новой станции. На самой настоящей громадине, дрейфующей в открытом космосе. Я и не представлял, что когда-нибудь окажусь в подобном месте. Кусок металла движется в никуда, а кругом лишь холодная, вечная и бесконечная ночь. Условия на станции максимально приближены к земным, и движение почти не ощущается. Порой я даже забываю, что лечу. Хотя иногда я не могу вспомнить своё имя…
Огромная станция, которая постоянно перемещается. Может, прямо сейчас она летит на Марс. Её очень трудно отследить. Сколько таких махин наводнило галактику? И не счесть… А значит меня могут и не найти. Никогда.
Когда я работал под прикрытием, всё было иначе. Я постоянно выходил на связь с друзьями, Бофорт контролировал каждый мой шаг, давал подсказки. И мне не было так страшно… Я всего лишь выполнял свои обязанности. Делал опасную, но интересную работу и должен был продержаться всего-то неделю. Теперь же я застрял на станции, по-настоящему, застрял.
Не знаю: живы ли товарищи, и этот факт делает моё существование совершенно невыносимым. Добрались ли они до корабля, смогли ли вернуться на Землю? А вдруг их подстрелили, взорвали, вдруг им не дали разрешение на посадку, и они застряли в космосе? А может, они вернулись и были арестованы? Хавьер, Эжени, Стейси, даже командор Бофорт. Что с ними? Увижу ли я их когда-нибудь?
Ох, Эжени… Эжени! Я не успел с ней и словом обмолвиться. Эжени хотела помочь мне, а я подвёл её. Всех подвёл. Даже мать. Что будет с ней, если я не вернусь? Что с ней будет? Идиот! О чём я думал? Чего ради согласился работать под прикрытием? Вообразил себя героем? Спасителем мира? Правильно! И теперь гнию здесь.
Увы, жалобами горю не поможешь. Моему горю вообще нельзя помочь.
Не знаю: есть ли на станции другие подопытные, но, похоже, доктор Хильда фон Вейнер считает меня любимым «кроликом». Меня приводят к ней каждый день, но, очевидно, в разное время. Они хотят меня запутать, а я и без того потерял счёт дням и часам.
* * *
Моя белая камера, в которой никогда не гасят свет. Не считая койки, пары стульев, стола и рукомойника, здесь ничего нет. Я часами валяюсь в постели и пялюсь на совершенно ровный потолок. И даже если закрываю глаза, то вижу белые лампы, призванные довести до безумия. Я пытаюсь зажмуриться, закрыть лицо руками, уткнуться в подушку, но всё равно лампы обжигают веки. В их свете руки кажутся почти прозрачными. Белая-белая кожа и чёрные вены. Безумные учёные накачали меня какой-то дрянью.
Они непременно меня прикончат, только сначала разберут на винтики. Да, я боюсь. До дрожи! Прошла пора отчаянных и бесстрашных героев, лучшего времени для паники не найти.
* * *
Доктор Хильда фон Вейнер создает впечатление респектабельной дамочки-чиновницы, а никак не безумного учёного-садиста. Она выглядит нормальной, вот что меня пугает, она адекватная и чертовски умная. Она верит в то, что поступает правильно. Какой кошмар! Лучше бы она была чокнутой!
Доктор фон Вейнер — женщина средних лет, высокая, с уложенными в аккуратный пучок светлыми волосами, улыбчивая, безукоризненно вежливая и обманчиво заботливая. Каждый раз, когда я встречаюсь с ней, доктор говорит, что хочет помочь, что все подключенные ко мне датчики и застрявшие в венах иглы, тикающие над ухом медицинские дроиды, ремни, приковавшие меня к кушетке, нужны лишь для моего спасения. Но не для мучения. Ни в коем случае не для мучения! Она говорит со мной так, словно мечтает спасти от смерти, излечить от ужасной болезни.
Доктор Хильда умеет нравиться, может втереться в доверие и играть с чужим разумом. В научных, будь они прокляты, целях. Подопытные на старой станции её боялись. Гарри рассказывал (встретился ли ты с родными, Гарри?), что она сама отбирала пациентов для личных исследований. И после… и после они переставали быть самими собой. Тогда мне повезло, я не попал в её лапы, теперь же у меня нет помощников и защитников. Некому показать нужную дорогу, найти оружие, стереть лишние данные. Я остался один на один со своей проблемой. И не преуспел в её решении.
— Сегодня вы выглядите хуже, Александр. Кружится голова? Испытываете слабость? Клонит в сон?
— Нет, я чувствую себя превосходно даже с учётом того, что моя кровь почернела от ваших препаратов.
Она усмехается. Милая, заботливая тётя-доктор. Меня лихорадит. То ли от переизбытка мерзких лекарств, то ли от злости.
Хильда фон Вейнер устроилась в кресле напротив меня, положила руку на подлокотник и подпёрла ладонью щёку. Теперь лучистыми зелёными глазами она наблюдает за мной, точно за премилым животным, запертым в клетку. Может, в этом всё дело? Может, для неё и для других учёных такие, как я, и не люди вовсе, а какие-то гуманоиды? Но что в этом плохого? Разве родство с пришельцами сделало нас менее живыми, позволило чувствовать боль не так остро…? Нет, конечно же, нет! Думать иначе — преступно!
— Я наблюдала за тобой, Александр, много дней, тестировала, следила за реакцией на те или иные события. Я много думала о тебе.
Много дней… Сколько же их прошло? Сколько?
