— Думали о том, что я всего лишь подопытная крыса, которую вы с радостью препарируете во благо науки? — ремни натирают руки, больно сдавливают грудь и мешают дышать, но я сосредотачиваюсь на боли, боюсь потерять сознание. Боюсь никогда не проснуться.
— Я думала о том, что ты храбрый. Ты принёс себя в жертву ради спасения других людей.
Знакомый приём! Отличное начало для задушевного разговора! Но всё сведётся к одному…
— Работа, знаете ли, такая.
— Мой сын мечтал стать гвардейцем, — ого! К чему это? Весёлость разом ушла из её глаз, и черты лица заострились. — Как и ты, хотел защищать невинных. А когда ему понадобилась помощь, никто не пришёл. Его звали Вилли. Вильгельм. Вы ровесники.
Вот ведь беда! Неспроста она решила поведать свою историю. Ох, неспроста!
— Вилли умер в семь лет. Я боролась за его жизнь два года, но проиграла. Мне никто не помогал. Никого не было рядом. Отец Вилли ушёл спустя год после рождения ребёнка и больше никогда не появлялся. Я, как и ты, выросла в Среднем районе, мечтала преподавать в Университете и хваталась за любую работу, чтобы прокормить семью. Я боролась за каждую марку. Пыталась скопить хоть сколько-нибудь… Когда у сына обнаружили опухоль, я поняла: на лечение денег не хватит. Операция, чип, который следовало вживить в мозг Вилли, реабилитация — всё это стоило невероятно дорого. Сейчас, конечно, программа Никифорова стала гораздо доступнее, но тогда… Сын умер у меня на руках, и я видела, как гаснет свет в его глазах, я знала, что он уходит. И ничего не могла изменить. И нет ничего страшнее этого, Александр! Нет ничего страшнее.
О! Я понимаю, зачем доктор рассказывает о смерти сына. Хочет разжалобить, сжать в тиски мой и без того истерзанный мозг, заставить сдаться и раскрыть, наконец, страшную тайну, которую я скрываю. Вот только нет никакой тайны. И лучше бы она всё выдумала. Но, судя по всему, доктор фон Вейнер говорит правду.
Итак, она ввязалась в это дело из-за сына, погибшего ребёнка. Чем-то она напоминает профессора Никифорова. Вот только он вовремя остановился и пожертвовал собой, желая спасти носителей гена Х. Если бы не он, это дело так и осталось бы нераскрытым. Нет, я не должен сочувствовать Хильде фон Вейнер. Но я её жалею.
— Значит, вы живёте во имя великой цели? Вот только как эксперименты над людьми смогут помочь чьим-нибудь больным детям? Что это вам даст? Так что это вам даст?
— Думаешь: мне это нравится? Считаешь: я получаю удовольствие? Нет! Кто-то успокаивает себя, думая, что мы предоставили этим несчастным всё необходимое. Комнаты на станции гораздо больше их квартир. Им неплохо платят. Но что с ними делают? Думаешь: мне нравится смотреть, как их накачивают лекарствами? Думаешь: мне нравится смотреть, как они корчатся? Ничего подобного!
Небеса! Какое лицемерие! Нет, дорогуша! Ты веришь в правоту своего дела. И это самое страшное! Лучше бы ты выполняла свои обязанности только потому, что тебя запугивали, угрожали тебе!
— Но вы смотрите! Смотрите! Прямо сейчас смотрите!
— Мне приходится. Я не могу это прекратить. А ты можешь, Александр, — шепчет она. — Помоги мне! И помоги себе!
И помоги планете. Ха-ха-ха! О, это мы уже проходили. И не раз!
— Я не знаю, чем помочь.
— Ты отличаешься от обычных людей. Потомки илионийцев сильные и выносливые, у вас имеется иммунитет ко многим заболеваниям, — конечно, проверили это опытным путём. — Вы способны совершить невозможное, разве нет? Что если вы ответ на наши вопросы? Что если вы сможете победить болезни, слабоумие, безумие…?
— Если… если… И ради этого вы замучили столько людей? Вы не знаете наверняка, только предполагаете! Нет, вам всё равно. Вас ведёт что-то другое! Любопытство доктора, который режет мышей! Мы для вас мыши, не люди! Дело не в спасении детей, вы думаете о другом. О способностях илионийцев, так?
— Они ведь учили тебя. Пришельцы. Верно? Расскажи об этом! — тут доктор резко поднялась на ноги, приподняла мой подбородок и заставила взглянуть ей прямо в глаза. Холодные. Безразличные. Пустые.
— Ничего я не знаю. Мне нечего рассказывать!
Её ногти оцарапали лицо, а я, связанный по рукам и ногам, никак не смог увернуться.
— Но ты создал стену изо льда, гладкую, как стекло, и невероятно прочную. Настолько прочную, что лазерные лучи не смогли сразу её разрезать! Как ты это сделал? Ну, Александр!
— Не знаю! Я нервничал, я был напуган! Меня едва не убили, моих друзей чуть было не застрелили! Это вышло само собой! Вы напрасно тратите время! Может, лучше ещё раз просканируете мои мозги или вообще их вытащите?
— Я не хочу тебе зла. Я лишь хочу понять, понять, как это работает, — вздыхает она и отступает назад.
Вот во имя чего было принесено столько жертв! Чтобы понять, как это работает! Проклятье! Проклятье! Как же так? Как же так?!
— Ты обладаешь уникальным даром! Ведь это правда, Алекс! Уникальным даром! Испокон веков люди мечтали повелевать силами природы, разве нет? Ты особенный, значит, сможешь получить всё, что пожелаешь. Деньги, положение… Чего ты хочешь?
Подумать только! Решила сыграть на моей жадности! А почему бы и нет? Ведь я… я, и в самом деле, мечтал быть богатым, успешным, свободным… Но к чему теперь вспоминать об этом?
— Вы гнусная дура! Лицемерка! Проклятый балаган! Нет никакого уникального дара, который следует восхвалять! И никогда не было!
* * *
Ей всё равно. Хильде фон Вейнер. Когда умер её ребёнок, она сломалась, перегорела. Она потеряла цель в жизни и отчаянно искала новую. Вот и нашла. Доктор фон Вейнер не злорадствует, не наслаждается чужими страданиями, не радуется им, просто ей нет до них никакого дела. Как и всем остальным учёным. Проклятые технократы отлично подобрали персонал станции, выбрали самых чёрствых людей на свете, тех, кто давным-давно ушёл в себя.
Мне с ними не сладить, их не разжалобить, не переубедить. Им всё равно.
