– Минут сорок на троллейбусе.
– В Химки, что ли?
– Около.
– Я с вами, – храбро вмешалась Чайковская, обращаясь к Муравьеву.
Пиночет возразила:
– Это больше часа.
Муравьев пожал плечами и сказал Пиночету:
– Да вы за меня не волнуйтесь.
– Меня возьмите, – вставила опять Чайковская.
Он ее проигнорировал, продолжая глядеть на Пиночета.
Пиночет сказала:
– Я и не волнуюсь. Знаете, капитан Муравьев, поедем-ка мы лучше ко мне. Есть жратва, есть кофе, и есть диван, если вас потянет подремать. Мужчины в вашем возрасте, знаете ли, любят иногда.
Чайковская, слегка напуганная, переводила взгляд с Пиночета на Муравьева и обратно.
Муравьев же возразил Пиночету:
– Безответственно рассуждаете, сударыня. Люди моей профессии в любом возрасте ого-го. На том весь конструксьон и держится.
– Не хотите – как знаете.
Муравьев немного поразмыслил и сказал:
– Отчего ж. Хочу. Нужно ж посмотреть, как кирасиры живут.
– Никогда не видели?
– Видел, но давно, когда был молод, а не стар и дряхл, как сейчас. С тех пор, наверное, многое изменилось.
– Ладно. Шофера отпустим, а сами наймем таксомотор.
– Это за чей же счет?
– За мой, капитан, не бойтесь. Мне хорошо платят.
– Нет, так не пойдет. Вы дама.
– Но едете вы не к даме, а к коллеге, капитан. По делу.
– Неприлично. Да и коллеги из нас…
– Капитан, берегите здоровье, не сердите меня, вам не по возрасту.
Ишь ты, подумал Муравьев. Огонь-баба. Ладно, наймем таксомотор. Вообще-то надо бы ей по морде дать. Ну, успеется еще.
– А меня? Меня куда же? – запротестовала Чайковская. – Я могу вызвать лимузин. Давайте я вызову лимузин. На лимузине быстрее. А таксомотор нужно ждать долго, и места мало. Втроем можем не поместиться.
Муравьев и Пиночет ничего не ответили, и Чайковская испугалась уже всерьез:
– Э, нет, ишь, чего придумали. Нам ведь нужно втроем. Вызовем лимузин. Я сейчас позвоню.
Еле уговорили не звонить.
Шофер довез их до Окружной, после чего Пиночет сказала ему что-то, и он уехал. На поднятую руку к ним рванулись сразу три нашответа. Два столкнулись и остановились, из них выскочили водители и стали друг на друга кричать, а Муравьев открыл заднюю дверцу третьего и сделал пригласительный жест. Усадив дам сзади, сам он сел рядом с шофером.
Шофер завел псевдо-философскую речь без начала и конца о том, какие былые времена были хорошие, и Пиночет, нагнувшись вперед, сказала:
– Парень, захлопни ебальник по-хорошему, а то ведь будет по плохому, моментально.
Шофер посмотрел на Муравьева, ища утешения и поддержки, но тот лишь утвердительно кивнул, соглашаясь с темноволосой дылдой, после чего шофер примолк, обидевшись.
Весь путь, пятнадцать минут, ехали молча. Остановились у подъезда. Муравьев вытащил бумажник, Пиночет тоже вытащила, они попрепирались слегка, Пиночет стала грозить; Муравьев пожал плечами и вышел. Пиночет расплатилась, тоже вышла, притопнула пару раз, подождала, когда на тротуар выберется Чайковская, и направилась с нею к подъезду (Чайковская оглянулась на Муравьева, и Пиночет ее подбодрила – мол, он сейчас, он здесь, он будет, не переживай), а Муравьев посмотрел с сожалением на шофера, и решил дать ему дополнительно на чай, чтобы как-то облегчить удар по мужскому достоинству.
Шофер оказался тугодумом и не понял, что Муравьев ему сочувствует. И сказал злобно:
– Богатые бабы, а ты, значит, их обслуживаешь. Оно, конечно, сытно да спокойно, а все-таки приторно бывает порою, а?
Муравьеву это не понравилось, и он ответил светским тоном:
– Я нездешний. Вы не могли бы посоветовать какой-нибудь ресторан получше в этом районе?
– Ресторан, – протянул шофер презрительно.
– Куда бы вы лично пошли, если бы это было вам по карману? – спросил Муравьев, доставая еще деньги.
Шофер удивился, деньги взял, и немного подумал. И решил, что обладай он достаточными средствами, и не будь он стеснен сварливой женой, неблагодарными детьми, дорожными инспекциями, погаными городскими властями, дурными дорогами, вечно ломающимися генераторами, хамством ремонтников, и отсутствием достойно выглядящей любовницы, то выбор бы его пал на «Зеленский Распах», очень хорошее заведение, к которому ему случалось подвозить всякую богатую сволочь. И сказал:
– «Зеленский Распах». Очень хорошее заведение.
– Действительно хорошее?
– Ха.
– Ты сам-то там был?
– Может и был. Ты что, следователь?
Муравьев сказал наставительно:
– Вот мы ополоснемся, приоденемся, и пойдем в «Зеленский Распах». А ты никуда не пойдешь, тебе доход не позволяет. Ну, пока.
Резидентствовала Пиночет, как оказалось, в совершенно обычном московском доме, без какой-то особой символики, сигнализирующей о том, что это, мол, местопроживание кирасира. Конторка в вестибюле имелась, но зоркий портье в ливрее возле нее не дежурил. Винтовая лестница шла вокруг металло-сетчатой шахты старинного лифта. Квартира располагалась на четвертом этаже. Старинный лифт не работал. Пиночет затопала клогами по лестнице, затем стала прыгать через ступеньку; Чайковская, с недовольным матом сквозь зубы, поглядывая наверх время от времени, пошла на подъем, опираясь на руку Муравьева – ласкового, мягкого, галантного мужчины, бросающего на нее неожиданные взгляды, полные – не совсем понятно, чем они были полны.
Квартиру охраняли три замка. Пиночет, ловко орудуя ключами, быстро их отперла, все три, толкнула дверь, вошла, посторонилась, и кивнула пригласительно. Пропустив Чайковскую вперед и войдя за нею, Муравьев ощутил едва уловимый запах моющих средств и, возможно, каких-то духов. Вспыхнул свет.
Просторно. Два кресла, стул, стол, низкая двойная кровать. Туалетное помещение слева, кухня справа, окна выходят во двор. Четыре картины на стене, одна явно напоминает «историческую» картину в доме Чайковской, но тема другая – совершенно современная тема. Чайковская с опаской следила за движениями Пиночета, которая, с пистолетом в деснице, проверила на наличие незваных гостей стенной шкаф и ванную – на всякий случай, надо полагать.
– Возможно за нами следили, – сказала она.
Муравьев кивнул, а Чайковская изобразила лицом муку.
Не пряча оружие, Пиночет объявила:
– Вы здесь побудьте, я сейчас вернусь, я к соседу.
И вышла.
Чайковская пожаловалась:
– Ничего не понимаю. Объясните мне наконец, что происходит. Это действительно ее квартира?
– Да, – откликнулся Муравьев, обходя комнату по периметру, присматриваясь к предметам.
Чайковская нерешительно подошла к креслу, села в него, шумно почесала длинными ухоженными ногтями бедро, и сказала жалобно:
