– Все наперекосяк. Надо папе позвонить.
Пиночет вернулась почти сразу, и сказала:
– Пойдемте. Да, все вместе. Пошли.
Сосед оказался молодым рослым негром с белыми примесями, с миловидным лицом. Звали его Лёня. Чайковская и Муравьев рассмотрели его как следует, и оба решили, каждый по своим собственным соображениям, что он, в общем-то, безобидный, этот Лёня.
Лёнина квартира была больше квартиры Пиночета, имела спальню и гостиную, и обставлена была менее аскетически – даже в некотором смысле уютно. Чайковскую усадили на диван в гостиной и предложили большой ассортимент закусок. Гостеприимный Лёня вызвался даже на скорую руку приготовить горячее блюдо – фетуччини альфрейдо.
– Леонид … э … – сказал Муравьев.
– Леонард, или же, если быть совсем точным, Ленард, с ударением на первом слоге, – поправил его Лёня. – Но лучше просто Лёня. Чем могу быть полезен, Виктор Игоревич?
– Это вы в детстве? – спросил Муравьев, указывая на фотографию в рамке из серого пластика на стене, изображающую двух женщин – длинную негритянку и округлую, брюнетистую, с длинным чуть крючковатым носом, белую, каждая со своим соответствующего цвета кожи младенцем на руках.
– Да, наверное, – небрежно ответил Лёня и направился было в кухню, но Чайковская его остановила и спросила, делая вид, что стесняется:
– А можно я вам помогу?
И, получив утвердительный, слегка удивленный, кивок, пошла за Лёней.
Муравьев осведомился у Пиночета:
– Ваш сводный брат?
Oна резко повернулась к нему и прищурила глаза. Муравьев продолжил:
– Интересное фото. Женщины – это те, о ком нам рассказал Лопухин, не так ли?
Он сделал паузу. Пиночет смотрела на него и молчала. Муравьев продолжил:
– Стало быть, ваши родители усыновили только мальчика. А девочку отдали не то в приют, не то еще куда-то, поскольку порок сердца, возиться неохота.
Пиночет помедлила, а затем сказала:
– Не лезьте не в свое дело, капитан.
Немного подумав, она порывисто подошла к стене, сдернула фото с крючка и сунула его в ящик комода. И сказала:
– Не будем отвлекаться. Если за нами следили, то обязательно придут ночью. Ко мне.
Муравьев тоже немного поразмыслил. И сказал:
– Предположим, что вы правы. Что из этого следует?
– Если никого не найдут, будут искать по соседству. То есть, здесь.
– Понимаю. А дальше?
– Лучше бы кто-то был в квартире. У меня. Чтобы здесь не искали.
– В целях гостеприимства?
– Вроде того. Оружие я вам дам.
– Вы хотите оградить Лёню и вашу подопечную от любых опасных контактов. Понимаю.
– Нет, не понимаете.
– Хотите, чтобы я провел в вашей квартире ночь?
– Не волнуйтесь, одного я вас там не оставлю. Буду с вами.
– Ага. … – Муравьев посмотрел на нее оценивающе. Она презрительно скривила губы. Он улыбнулся и сказал: – Думается мне, сударыня, что если Аниту в ближайшее время не накормить, она озвереет и будет всем мешать.
К его удивлению, Пиночет сказала виноватым тоном:
– Лёнька приготовит сейчас. – И пояснила: – Он очень хорошо готовит, и быстро. Лёнь!
– Ну, чего тебе? – раздалось из кухни.
– Помощь нужна?
– Мужская, – отозвался Лёня, и затем из кухни вышла, разыгрывая смущение, Чайковская.
Муравьев обменялся с Пиночетом взглядом и пошел на кухню, попутно бросив на Чайковскую укоризненный взгляд.
– А чего, а чего? – сказала она. – Что я такого сделала?
В кухне Лёня тихо сообщил:
– Беспринципная какая фройлен. Вы действительно из сыска? Сестра говорит, что из сыска. Но, может, она так шутит. Шутки у нее грубые.
– Я из сыска.
– Я так и подумал. Ничего страшного.
– А что? – спросил Муравьев. – Вы предпочли бы, чтобы я был из профсоюза бухгалтеров; или же, напротив, хотели бы, чтобы я вам что-нибудь сыскал?
– Плоский юмор, – заметил Лёня. – В соответствии с родом занятий. Действительно сыск.
– Это утка? – спросил Муравьев, указывая глазами на Лёнино кулинарное творение.
– Индейка, – возразил Лёня. – Вы интересный человек, капитан, несмотря на ваш юмор. Сестренка моя мне о вас рассказывала.
– Вам? Обо мне?
– Третьего дня, если не ошибаюсь.
– Странно.
– Ничего странного. Познакомились вы с нею только сегодня, это правда. Но она уж недели три, как занимается вами.
Муравьев не пришел в восторг от этой новости, скорее наоборот. И спросил:
– Это в связи с чем же, не подскажете?
– Вы ее чем-то восхитили. Она говорит, что вы гениальный сыщик. Подержите, пожалуйста. Возьмите ухват.
Орудуя ухватом, Муравьев приподнял противень, а Лёня очень ловко, артистично, взяв широкую кисть, похожую на малярную, обмазал индейку какой-то специальной янтарного цвета субстанцией. И сказал:
– Не волнуйтесь. Ну, интересуется, ну и что? Она всегда чем-то интересуется.
– А меня почему-то не радует, что меня рассматривает под разными углами государственная безопасность.
Лёня на это возразил:
– Не всем штатом. Личный независимый проект моей сестренки. Не волнуйтесь, худого она вам не сделает. Сумасбродная, но добрая. И в органах работает не по призванию, а так, развлекается. Года через два ей надоест, и она уйдет.
– Понятно. Это правда, что ее зовут Галина?
– Это она вам сказала?
– Нет, но я слышал.
– Вряд ли, капитан.
– Может, Вефания? Или Хлоринда?
– Не гадайте, капитан. Захочет сказать – сама скажет.
– Безопасность приставила ее ко мне…
– Скорее всего по ее же просьбе, – заверил Муравьева Лёня.
– Что ей от меня нужно?
Подправляя регулятором температуру духовки, Лёня спросил:
– Честно?
– Ну да.
– Думаю, что после того, как она поможет вам с каким-то вашим делом … я догадываюсь, что мамзель Чайковская имеет к этому делу отношение … сестренка моя попросит вас ответить ей взаимностью – помочь в каком-то ее деле.
– Каком именно?
– Знаете, капитан, я почему-то расхотел говорить на эту тему. Все эти ваши шпионские выверты…
– Вы долго еще? – раздраженно спросил Муравьев.
– Не еще, а вообще. Не хочу ни говорить, ни даже думать на эту тему. И сам я в кирасирах никогда не служил. Я журналист. Криминальный.
Муравьев пояснил:
– Долго вы еще будете заставлять меня держать на весу противень?
– А, вы об этом!
Леня распахнул духовку и принял противень у Муравьева вторым ухватом. И сказал:
– Дело в том, что мы сводные брат и сестра, и отношения наши…
– А Чайковская вам кузина, – мрачно заметил Муравьев, и Лёня уронил противень, и Муравьев, припав на одно колено для верности, и напрягши мышцы в кистях и локтях, поймал раскалённый лист железа за края и плавным движением вдвинул его в духовку. После чего, тихо матерясь, стал дуть себе на пальцы.
