Может быть, мои слова окажутся неожиданными для вас, благородный рыцарь, но генеалогия прекрасной Зои, и это совершенно достоверно, ведётся от Леды, вернейшим доказательством чему служит то, что раз в году она становится лебедем, или, как она любит говорить, одевает лебединое платье. Ведь дочери Леды появляются на свет божий не голыми, как все другие дети: их нежные тела покрыты воздушной, сотканной из лучей эфира оболочкой — одеждой, которая, по мере их роста, растягивается. Эта одежда обладает не только свойством чистого газа преодолевать земное притяжение и легко подниматься до облаков, но ещё и придаёт своим владелицам лебединый образ на то время, пока они облачены в неё.
Ежегодное путешествие к источнику красоты длится девять дней и, если ничто не препятствует ему, оканчивается исполнением сокровенного желания женщин, недосягаемого для большинства из них, — беспрестанно наслаждаться собственной молодостью и красотой.
Если вас не затруднит дальний путь к одному из чудесных источников и вы надумаете временно поселиться там, чтобы объясниться в любви к прекрасной Зое, ибо в Наксосе вам это вряд ли удастся сделать, то я могу рассказать, как его найти.
Первый из этих источников находится в глубине Африки, в Абиссинии, — там, где берёт своё начало велик Нил. Второй вытекает из бездонного озера у подножия горы Арарат, в Азии, и теряется в виноградниках. А третий находится в Европе, в Германии, у западного подножия Судетских гор. Здесь, в прелестной долине, названной местными жителями Лебединым полем, он образует озеро. Именно это озеро, расположенное к ней ближе, чем другие источники, и посещает чаще всего Зоя.
Дочерей матери Леды легко можно узнать по короне из перьев, которой нет у обыкновенных лебедей.
В ранний, утренний час, прежде чем лучи восходящего солнца коснутся поверхности воды, или вечером, когда оно только зайдёт и его угасающий свет будет ещё озарять розовым светом западный горизонт, спрячьтесь и внимательно смотрите, не летят ли лебеди. Как только они, покружив над озером, опустятся на воду или в камыши, знайте — скоро в озере вместо лебедей будут весело плескаться купающиеся нимфы. Среди них вы, если счастье будет к вам благосклонно, легко различите вашу любимую. Не мешкая, постарайтесь овладеть её покрывалом и короной, которые найдёте на берегу, недалеко от места купания. В случае успеха, Зоя окажется в вашей власти, так как не сможет улететь без крылатого одеяния. Что делать дальше, вам подскажет любовь».
Друг Теофраст умолк, а я, чрезвычайно удивлённый его рассказом, не знал, верить ему, или сердиться, за то что он взялся меня дразнить своими выдумками и небылицами. Но Теофраст поклялся, что всё сказанное им — чистая правда, а его открытое, честное лицо было убедительнее любых слов.
«Хорошо, друг, — помолчав немного, с полным доверием к его словам обратился я к нему, — проводите меня скорее на корабль, я должен сам убедиться во всём, что вы мне сейчас рассказали. Как вечный жид, я буду странствовать по свету, пока не найду источник, возле которого, быть может, дождусь осуществления моей мечты».
В Геллеспонте я пересел на другой корабль и благополучно добраклся до Константинополя. Там переоделся в платье пилигрима и, присоединившись к обществу братьев, возвращавшихся домой после паломничества в Святую землю, добрался до Судетских гор, где долго блуждал, пока не нашёл заветное Лебединое озеро.
Здесь, недалеко от этого озера, под лицемерным прикрытием молитвы я построил эту уединённую келью, которую скоро стали посещать набожные души. Они принимали меня за святого и требовали небесного утешения, в то время как сам я испытывал только земные чувства, и все мои помыслы и желания неистово стремились к любимой. На берегу озера я соорудил камышовый шалаш, где, укрывшись, мог наблюдать прилёт лебедей. Во время летнего солнцестояния я видел, как к озеру слетались лебеди: иногда их было много, а иногда мало. Некоторые из них сохраняли лебединый образ, другие, едва коснувшись воды, превращались в прелестных девушек, но моей любимой среди них не было.
Напрасно провёл я три лета в нетерпеливом ожидании, — надежда обманывала меня. Наступило четвёртое. Я продолжал усердно высматривать из засады и вдруг однажды, на рассвете, услышал над головой шум крыльев. Вслед за тем озеро наполнилось весёлым гомоном беззаботно купающихся нимф, не подозревавших, что за ними наблюдают. Мне показалось, я вижу среди них прекрасную Зою. Сердце так сильно забилось в моей груди, и такой восторг охватил меня, что я совсем забыл добрые наставления приятеля Теофраста и, вместо того чтобы овладеть крылатым покрывалом, в порыве безумной радости громко закричал:
«Зоя из Наксоса, жизнь моей души! Узнаёте ли вы итальянского рыцаря, — вашего верного паладина, кому любовь выдала вашу тайну и побудила ожидать вас здесь, у этого источника красоты?»
Неописуемый страх овладел застигнутыми врасплох стыдливыми купальщицами. Они подняли громкий крик и, зачёрпывая ладонями воду из озера, стали обдавать меня дождём брызг, чтобы ослепить мои дерзкие глаза. Вспомнив о судьбе Актеона[174], я робко отступил, а они тем временем проскользнули в камыши и скрылись там. Скоро семь лебедей взметнулись высоко в воздух и исчезли вдали.
Когда я понял, какую допустил оплошность, то как безумный стал рвать на себе волосы и одежду. Я долго метался в отчаянии, пока моя ярость не остыла и не потерялась в безысходной тоске; потом, удручённый горем, тихо побрёл назад в свою келью, выбрав путь через поляну, против камышовой хижины, откуда вылетели лебеди. Там я обнаружил примятую траву, с которой была стёрта утренняя роса, и следы на песке, оставленные, как мне показалось, ножками милой Зои. Тут же лежал маленький свёрток. Я поспешно схватил его и развернул. В нём оказалась женская перчатка тончайшего белого шёлка, которая могла быть в пору только нежной ручке Зои. Из неё выпало кольцо, украшенное сверкающим рубиновым сердечком. Этому, по всей вероятности не случайно оставленному подарку, я придал благоприятный для себя смысл. Зоя, как видно, давала понять, что любит меня и поэтому поручает мне своё сердце, и, хотя сейчас, ради сохранения благопристойности, ей нельзя отставать от подруг, при первом же удобном случае она вернётся к Лебединому озеру одна.
Успокоенный этими мыслями, я терпеливо ждал желанного прилёта лебедей год, два и ещё несколько лет, но из-за моего необдуманного поступка они скорее всего избрали другой источник. Впоследствии некоторые из них снова возвращались на это озеро и вновь оживляли мои надежды. По-прежнему я продолжал усердно нести свою вахту, и иногда мне удавалось увидеть восхитительных нимф, однако они не производили на меня никакого впечатления. Мои глаза искали одну только прекрасную Зою.
Я никогда больше не видел её, но память о нежной любви к ней храню как святыню в сердце, а кольцо как реликвию — в шкатулке. На том месте, где лежал оставленный свёрток, я посадил розовый куст и любисток, а вокруг — синеголовники и незабудки.
Время, проведенное в обманчивых надеждах на возвращение любимой, согнуло мою спину и провело глубокие складки на лбу, но до сих пор меня волнует прилёт лебедей на это озеро. Они напоминают мне увлечение молодости и лучшие мечты моей жизни. И теперь, стоя у края своего земного существования и впервые бросая серьёзный взгляд в прошлое, я, хоть и ощущаю некоторое чувство сожаления о том, что растратил жизнь так беспечно, без пользы и наслаждения, как богатый кутила своё наследство, что всё промелькнуло, как сновидение в долгую зимнюю ночь, всё же утешаю себя тем, что это обычный жребий смертных, — при жизни наслаждаться мечтами и причудливой фантазии жертвовать лучшую её часть. Вся мечтательность и вся поэтичность, будь они земные, или устремлённые к Небу, — вздор и безумие, и набожный чудак стоит не более влюблённого. Все люди, замкнувшиеся в себе, независимо от того, заперлись ли они в кельях и скитах, или бродят по полям и лесам, то любуясь на луну, то меланхолически ощипывая лепестки цветов или срывая былинки и бросая их в протекающий мимо ручей, или, как мученики страсти, слагающие свои элегии скалам, ручейкам или приветливой луне, — пустые мечтатели, ибо жизнь созерцателя, кто бы он ни был, если он не ходит за плугом или не знаком с серпом и лопатой, не более чем жалкое прозябание.
То, что я привил молодые фруктовые деревья и развёл виноград и сахарные дыни, чтобы услаждать ими истомлённых странников, право, более полезное дело, чем посты, молитвы и покаяния, прославившие моё благочестие, и достойнее, чем любовный роман всей моей жизни.
Поэтому, — продолжал Бено, обращаясь к внимательному слушателю, любимцу Фридберту, — я не хочу, чтобы ты, здоровый юноша, промечтал всю свою жизнь в этой глуши. Последние дни, ещё оставшиеся мне в этом мире, ты можешь терпеливо провести вместе со мной, но когда окажешь мне последнюю услугу и положишь мои останки в могилу, давно уже вырытую мной под той песчаной горой, возвращайся в мир и в поте лица зарабатывай на хлеб для любящей супруги и расцветающего рода твоих сыновей и дочерей. Похищение сабинянок когда-то принесло римлянам счастье, и ты можешь попытаться здесь, на этом озере, найти возлюбленную, если только твоя любовь укротит её, и она пожелает связать с тобой свою жизнь. Но если пламя любви уже опалило её сердце, и она не сможет полюбить тебя, то дай бабочке улететь, чтобы сатана не мучил тебя безрадостным браком.
