Впрочем, по прошествии недель он и сам не очень понимал, что здесь делает. Поначалу ему казалось мудрым и верным все, что говорил Тахир ибн аль-Хусайн: эмиру верующих лучше уехать из лагеря, дабы не пошли опасные слухи. Как известно, калека не может быть халифом, а недуг повелителя способен дать пищу для разговоров и развязать языки клеветникам и злобствующим. Карзаккан – тихое селение вдали от досужих глаз. Старый и верный ибн Шуман поставит халифа на ноги за считанные недели, и вот тогда солнце аш-Шарийа вновь покажет свой лик преданным слугам и подданным, да буду я жертвой за тебя, о мой халиф…
Да и что там осталось от этого лагеря, убедительно говорил Тахир. Дикари-джунгары уже вьючат добычу на лошадей и верблюдов и вот-вот тронутся к своим стойбищам. Гвардейские джунды обескровлены и подобны раскатившемуся ожерелью – вроде бусины все на месте, а что от них толку. Джунайд с сумеречниками и маридами занят своими колдовскими делами: который день разносят по камушку и без того оскверненную масджид Хаджара и рыскают по окрестностям. Можно подумать, кому-то сдались эти дурацкие языческие статуи или обезлюдевшие вилаяты и крепости. Но лиса-шейх все твердит о какой-то опасности и неких ужасных тварях, еще бродящих вокруг в изобилии. Ну что ж, пусть поднимает себе цену, что-то никто не слышал о его подвигах при штурме столицы нечестивых карматов.
Кстати, вот нужно решить, как привезти в столицу пленных карматских вождей. Посадить ли их на высоких верблюдов? По старому обычаю – в цепях и в парчовых халатах, обшитых мехом и хвостами бобров? Народу столпится много, Мадинат-аль-Заура нужно показать, что карматы разбиты и предводители их схвачены! Преступников нужно поднять повыше! Может, посадить их на слонов? Или привязать к высоким шестам, а шесты укрепить на спинах верблюдов?
Конечно, парс согласился взять эти неприятные хлопоты на себя. Войско необходимо распустить по джундам, а изнывающую в неизвестности столицу умиротворить зрелищем казни страшных врагов халифата.
Да буду я жертвой за тебя, о мой халиф…
Где нерегиль? А шайтан его знает, мой повелитель, его никто не видит, кроме Джунайда и сумеречников. Говорят, самийа пришел в себя совсем недавно и к нему еще не вернулся дар речи. Вот так Всевышний покарал за гордыню этого врага веры, да. Лежит, говорят, пластом и мычит что-то несвязное. Воистину, есть справедливость в том, чтобы на аль-Кариа, Великое бедствие, обрушились несчастья, и чтобы приносящий беду попал в тяжкие обстоятельства.
Так проходили дни. Недели. Неделя за неделей.
Ибн Шуману удалось справиться с пролежнями. Но ноги Абдаллаха, увы, так пока и не держали. В голове шумело, и в яркие солнечные дни внутри черепа просыпалась страшная, как удары долотом, боль. В последние дни – дни? или недели? – старый лекарь стал прибегать к опиуму, чтобы облегчить страданья халифа.
Халифа ли, вот в чем вопрос. А если сила не вернется к его ногам?..
Эти мысли аль-Мамун гнал, как назойливых навозных мух. Но в последние дни – дни?.. недели?.. – они зудели в голове все настойчивей.
Еще он приказал отправить Нум и харим в столицу. С войском Тахира путешествие через растревоженные войной земли будет безопаснее. В конце концов, самое страшное, что может ее ждать в Мадинат-аль-Заура, – это ссора с Буран. Зато хоть сыновей увидит. Парс должен был уже отправиться в путь: совсем недавно Тахир прислал очередное почтительнейшее письмо, уведомляющее о скором отбытии войск. Недавно – это когда?.. А впрочем, не все ли равно…
…Ветер снова задергал ставни, словно желал лично вломиться в пыльную комнатенку. Шорох соломы сменился свиристением бьющего в деревянную решетку песка. В солнечном свете метались пылинки, очередной порыв забросил под ставни мелкие камушки и куриный помет.
С трудом потянувшись за чашкой, аль-Мамун обнаружил в ней только дохлую муху. Обе ноги лежали ровно, торча ступнями под полосатым тканым покрывалом. Медный кальян с опиумным зельем верным стражем стоял в изголовье.
Хотелось пить.
– Зухайр! Зухайр!
Тишина.
– Зирар!
Да куда они все подевались? То их не вытолкать, то не дозваться…
– Зухайр!
Тишина. Из соседней комнаты – ни звука.
Ветер швырнул в решетки окна новой горстью сора, и тот с шелестом ссеялся на террасу. На мгновение аль-Мамуну показалось, что во дворе мелькнула какая-то тень. Протерев красные – то ли от бессонницы, то ли от сна, то ли от опиумного дыма – глаза, Абдаллах прищурился и посмотрел внимательнее. Никого. Даже цыплята не бродят.
Из соседней комнаты послышался – шорох?..
– Зухайр?.. Где вы все?
Напряженно вслушиваясь, аль-Мамун вдруг поймал себя на мысли, что делает глупость. Евнух не стал бы шелестеть и шуршать. Он бы пробежал по коврам, спеша на зов господина…
Шорох не повторился. Но Абдаллах почему-то продолжил очень внимательно слушать. Шуршал ветер. Где-то цвиркнул дрозд – за стеной облетал лепестками яблоневый сад.
Ну что же это такое… Что это было… Почудилось.
Расслабляя спину и облегченно сутулясь, аль-Мамун вздохнул. И тут же вздрогнул и дернулся.
На террасе скрипнула половица.
– Кто там?!
Терраса и соседняя комната замерли. Тишина.
Под подушкой когда-то давно лежала джамбия. Не отрывая взгляда от складок занавески, разделяющей комнаты, – эх, почему ткань не прозрачная! – аль-Мамун полез ладонью под слежавшуюся подушку. Шарящие пальцы ничего не нащупали.
На террасе скрипнуло снова.
Словно отзываясь – а чего уж бояться, все равно все понятно – из соседней комнаты послышался явный шорох шагов по ковру.
Морщась от боли в пояснице, аль-Мамун развернулся и отбросил мокрый от пота войлок. Под ним было пусто.
– Зухайр!..
Как глупо. Как глупо!..
Занавеску резко дернули в сторону. За ней стоял человек с замотанным черной тканью лицом. И с обнаженной джамбией в руке.
На террасе скрипели шаги – вот со скрежетом распахнулись решетки ставен в соседнюю комнату. Идущий решил посмотреть, есть ли там кто. Судя по тишине, никого там не было.
Человек без лица спокойно направился к аль-Мамуну.
Ноги лежали ровно, ступни одинаково приподнимали полосатое одеяло.
– Как вы смеете?! – глупо завопил Абдаллах. – Я ваш халиф! Я потомок Пророка, ты будешь проклят, если поднимешь на меня руку!
Убийца остановился. И фыркнул под повязкой:
– Твой брат кричал то же самое, о глупец…
За спиной загремело и заскрипело дерево ставен: с террасы кто-то вошел. В ужасе обернувшись, аль-Мамун встретился взглядом со вторым убийцей: черные, как маслины, глаза смотрели презрительно. Из-под такой же черной повязки глухо прозвучало:
– Хватит болтать.
Затаив дыхание, аль-Мамун снова повернулся, увидел, как блестит изогнутое лезвие джамбии. Блеск приближался.
– Нет… нет… – глупо бормотал он.
Человек без лица вдруг остановился как вкопанный. За спиной Абдаллаха послышался стон.
Аль-Мамун не имел сил обернуться. Он смотрел на блеск лезвия. Джамбия выпала из разжавшейся руки и глухо стукнула о ковры. Убийца пошатнулся – и плашмя, во весь рост рухнул лицом вниз.
Словно в ответ, за спиной послышался стук обвалившегося на пол тела. Аль-Мамун стиснул зубы и обернулся. Несший ему смерть человек лежал ничком. Спину наискось рассекала длинная широкая рана. В ране быстро поднималась кровь.
Опершись на ставню, в дверях на террасу стоял Тарик.
Плюнув в располосованное тело, нерегиль встряхнул окровавленный клинок, очищая лезвие. Певучий звук вернул аль-Мамуну дар речи. Сталь со скрежетом вдвинулась в ножны, самийа шагнул вперед, и Абдаллах выдавил из себя:
– Б-благодарю…
– Пустяки, – ответил Тарик, перешагивая через труп. – Я бы с большим удовольствием освежевал ибн Шумана.
И, подхватив длинный кальян с опиумом, вышвырнул его в раскрытое окно на террасу. Сверкнув медным боком, тот ударился о землю, отбросив в сторону трубку в цветной оплетке.
– А…
– Найду – спущу шкуру. И избавлю от всех выступающих частей тела, начиная с пальцев, – сказал нерегиль.
– Но…
– С Зирара – тоже спущу шкуру. Жаль, что выступающих частей тела у него меньше, чем у поганого лекаря. Он заслужил много боли.
– За что? – ахнул аль-Мамун, впрочем, уже догадавшись.
– За то, что брал деньги от предателей, – отрезал нерегиль.
– Но…
Вдруг Тарик вскинул руку и погрозился кому-то за спиной аль-Мамуна:
– Намайо! – гаркнул, как плетью хлестнул. – Не здесь!
Быстро обернувшись, Абдаллах увидел так же, ничком, лежащее на коврах тело. С такой же длинной резаной раной, наискось разделяющей мокрую от крови спину. А над телом – кошкой выгнувшего спину сумеречника с ножом в руке.
– Утащи его отсюда, Намайо, – строго проговорил Тарик. – А потом делай с ним все что хочешь.
Засопев, аураннец резко вдвинул оружие в ножны и поволок мертвеца за ноги. При этом он сердито ворчал по-своему.
