С чавкающим звуком выдернув нож, Мараджил пнула обмякшее тело в плечо, и оно завалилось на спину.
– Ее убили танджи на переправе, – тускло проговорила парсиянка, медленно вытирая лезвие об абайю убитой.
– Да… да… – шелестом откликнулись все.
Даже Зубейда услышала свой шепот. Буран лежала, жалко раздвинув колени. Дыра под подбородком все еще била багровым ручьем освобожденной крови.
– Тетя Бура-аааан… – пискнул ломкий мальчишеский голос.
Марван заревел, а сидевший рядом Аббас завизжал, как резаный:
– Убили, убили, убили!
Мараджил шагнула к орущим мальчишкам и залепила оплеуху сначала одному, потом другому. Аббас и Марван поперхнулись ревом и затихли.
Темным от чужой крови пальчиком парсиянка подняла Аббасу подбородок, нагнулась и заглянула в глаза:
– Когда-нибудь ты станешь эмиром, мальчик. Возможно, даже халифом. Так вот, Аббас, запомни: никогда, слышишь? Никогда не оставляй в живых тех, кто тебя предал. Ты понял меня, мой мальчик?
– Да, бабушка, – прошептал тот помертвевшими, мокрыми от слез и соплей губами.
– Ну вот и прекрасно… малыш, – сказала Мараджил и улыбнулась.
Распрямилась и повернулась к Зубейде:
– Рада видеть тебя, матушка.
Лицо парсиянки распустилось и разом потеплело.
– Я тоже, сестрица… – еле слышно пробормотала Ситт-Зубейда.
Голос Якзана звякнул так резко, что она вздрогнула, как от озноба:
– Теперь, когда у вас есть охрана, я должен уйти.
– Почему? – резко обернулась Мараджил.
Разглядывая игру тени и света в мелких мокрых листочках, сумеречник спокойно ответил:
– Злая удача. Боюсь, она меня нашла.
– Чушь! – фыркнула парсиянка.
– За мной идет смерть, – упрямо покачал соломенной стриженой головой лаонец.
Раздавшееся из темной листвы тихое старческое хихиканье заставило Зубейду подпрыгнуть снова.
– Ошибаешься, желтоглазик, – пробормотал скрипучий голос.
Кряхтя и отряхивая штопаный халат, обладатель мерзкого голоса подошел ближе и погладил лысую, всю в коричневых старческих пятнышках, голову. Халат истрепался настолько, что о цвете его оставалось лишь гадать. Но веревочные сандалии и веревочный же пояс – равно как и отсутствие чалмы – разъясняли многое: язычник. Огнепоклонник, как и Мараджил?
– Говори яснее, о Фазлуи, – раздраженно и устало отозвалась парсиянка.
Ах вот оно что. Маг-сабеец.
– Бесполезно бежать от идущей смерти, – показывая беззубые десны, прошипел тот. – К тому же, смерть охотится не за этим сумеречником.
– Объяснись, о Фазлуи, – подбираясь под доспехом, тихо сказала Мараджил.
– Ошибки зрения, просчеты астрологов и бешенство духов связаны не с твоей злой удачей, о Якзан, – прошамкал довольный маг. – Возмущению сил в сумеречном и полночном мирах есть более серьезная причина…
Зубейда почувствовала боль в ладонях и обнаружила, что стиснула кулаки до белизны в костяшках, и ногти вошли в кожу.
– Смерть идет через Руб-эль-Хали, – покивал сам себе Фазлуи и улыбнулся, как расслабленный. – Совсем скоро пройдет Дехну и выйдет к югу от Куфы. Смерть, какую аш-Шарийа не видывала много, много лет…
– Тарик, – на глазах бледнея, пробормотала Мараджил.
– Бедствие из бедствий, – умильно улыбаясь, подтвердил маг.
– Разве нерегиль идет не под началом моего сына? – странно вскрикнула парсиянка.
– Я смотрел в кровавую воду на переправе, о яснейшая, и мне был явлен образ будущего, который выдубила листьями джиннов рука всемогущества, – беззубо ощерился сабеец. – Халиф изберет путь по волнам. Они разделились, моя госпожа.
– Он опять спустил его с поводка… – смятенно пробормотала Мараджил.
– Смерть, – снова повторил Фазлуи. – Идет с юга, как пыльная буря. И горе тем, кто окажется у нее на пути.
– Теперь мне точно нужно выслать гонца к Тахиру, – зло прошипела парсиянка.
– Куда же нам деваться… – пробормотала в сырой воздух Ситт-Зубейда.
– Мы поедем в Ракку, – решительно встрепенулась Мараджил. – И ты, Якзан, поедешь со мной.
Она резко обернулась и смерила сумеречника взглядом.
– Будешь при мне, – сквозь зубы процедила парсиянка, сжимая и разжимая пальцы на рукояти кинжала. – Ты ведь не бросишь детей своего господина, правда, Якзан?
Лаонец смотрел на нее с непроницаемым лицом.
– Не бросишь, – удовлетворенно прошипела Мараджил. И рявкнула: – Ну, тварь?! Отвечай, я сказала!
И хищно обернулась к мальчишкам. Те глядели на нее, разинув дрожащие рты.
– Не брошу, – глухо отозвался лаонец. – Буду при тебе.
– Ты и твои воины, – жестко добавила парсиянка.
– Я и мои воины, – нехорошо щурясь, прошипел сумеречник.
– Т-так-то лучше, – пробормотала Мараджил. – Так-то лучше, о Якзан… Ссыкливцы при мне, ты при мне, никого лишнего…
– Ты солгала насчет предательства, – бесстрастно произнес лаонец. – Ты приказала убить невольниц, чтобы не тащить их с собой. И не оставлять свидетелей.
В ответ парсиянка лишь передернула плечами:
– Ну и что с того? Мои молодцы насиловали бы их на каждом привале – криков не оберешься, ссор и беспорядков… А так они все отправились в ваш ашшаритский рай нетронутыми и невинными…
И парсиянка обвела хмурым взглядом трясущихся евнухов, кахраману и Зайнаб:
– Еще четыре рта…
Тумал, в ужасе раскрывая глаза, засунула в рот кулак, чтобы не заорать от страха.
– Ладно… – кивнула сама себе Мараджил, не обращая внимания на осторожные вздохи облегчения. – Ладно… Осталось заехать в Ракку…
– Мы бежали из столицы, и ты хочешь вернуть нас обратно? – растерянно пробормотала Ситт-Зубейда. – Сколько пути от Мадинат-аль-Заура до Ракки? Нас схватят, о безумная…
– Не схватят, – холодно улыбнулась парсиянка.
– Пыльная буря из Руб-эль-Хали, – мерзко захихикал сабеец. – Принцу Ибрахиму скоро станет не до беглого харима, кхе-кхе…
– Но почему Ракка? – Зубейда сопротивлялась вяло, но все же сопротивлялась.
– Потому что там, возможно, тоже нуждаются в моей помощи, – оскалилась Мараджил.
И, темнея лицом, добавила:
– Пусть боги помогут этой дуре Арве уцелеть. Ей и ее щенку.
Коротко взглянув на прижавшихся друг к другу мальчиков, парсиянка задумчиво поправилась:
– Я хотела сказать, моему любимому внуку. Я вас так люблю… обоих…
И, уже уходя в собственные мысли, добавила:
– Я хотела сказать, всех троих.
Мальчиков била крупная, заметная дрожь. Под подбородком у Аббаса остался след от окровавленного пальца Мараджил.
Зубейда посмотрела на красное пятно на шее ребенка, потом на парсиянку.
И тихо сказала:
– Как скажешь, сестричка. В Ракку, так в Ракку.
Фазлуи почесал редкие волосенки на голове и захихикал снова:
– Чем севернее, тем лучше, моя госпожа… Хи-хи-хи… чем севернее, тем дальше от Куфы…
Ситт-Зубейда попыталась сдвинуться с места и поняла, что закоченела насмерть.
Куфа
В мире второго зрения взгляд Тарега был ястребом.
Мелкие барханчики пустыни схватывались беспощадным полуденным зноем. Горизонт и земля плыли волнами мари, ослепительный свет разбивался темными блюдцами тени. Силуэт раскинувшей крылья птицы скользил над пустыней, морщась и изгибаясь.
Песок в мире хен всегда был красным. Возможно, от крови тех, кто веками ложился в его толщу: верблюдов, коней, овец, мужчин, женщин, детей. Черные гривки травы оказывались волосами присыпанной песком женщины. Под галькой на дне вади истлевали кости антилоп. За длинными дюнами, в ложбине бились на ветру лоскуты на палках: там от века зарывали в землю новорожденных девочек. Далеко за холмами шакалы растаскивали трупы налетчиков, отравившихся гнилой водой. Привязанные к кустам, мелко дрожали и бились их подыхающие от жажды лошади. Хрипел верблюд, которого в четыре руки тянули за повод: не желал становиться на колени, не хотел подставлять горло под блестящий нож в руке тощего смуглого человека. Песок багровел, наливались чернотой тени.
Уходящие в никуда колонны призрачного города розовели в закате. Кости животных, сумеречников, людей и существ невообразимо древних распадались в прах в раскаленной почве, в слоях осколков, черепков, обрывков пергамента и медяшек. Слой за слоем под бесконечными, в стороны расходящимися колоннами Ирема – на огромную, многовековую глубину. Останки прежнего Ирема, другого города, других существ спрессовывались в кладбищенский тлен, в перегной, громадным весом камня и времени раздавливались в липкую пленку, в тину, в густую черную нефть.
Колонна за колонной шло войско, тянулись караваны верблюдов, люди входили в Ирем, потом покидали город. Вычерпывали колодцы, со дна поднимался ил. Тень ястреба скользила над головами, люди смотрели вперед, боялись оглядываться по сторонам. Лошади дрожали тонкими ногами.
