Сай-Дор, столица Империи,
30-й день месяца тиммаз, год 3138
по летоисчислению Древних
– Принести шахматы?
– Надоело!
– Тогда давай переоденемся в бродяг и прошвырнемся по трактирам? Прошлый раз вышло очень даже неплохо.
– Про эту затею уже самый распоследний кабатчик прознал… Так что не выйдет. Придумай что-нибудь другое.
– Тебе скучно, а не мне. Вот ты и придумывай.
– Но шут у нас ты, а не я.
– А ты император, тебе думать по статусу положено. Я могу только дурака валять.
– Валяй!
– Да где ж его взять-то, дурака этого?
– Империя большая – поищи, авось найдешь. Я же нашел тебя.
Карлик обиженно насупился. Поднявшись с ковра, он прокатился на кривых ножках к маленькому столику, ловко подцепил из вазы крупное яблоко и смачно вгрызся в красно-желтый бок.
– Хочешь?
– Бросай…
Спелый плод полетел в сторону кровати. Несколько минут царила тишина, прерываемая звучным хрустом.
– Хорошо князьям, они от безделья войны объявляют, – огорченно пожаловался император, приподнявшись на подушках. – Все развлечение!
– Так в чем проблема? Объяви.
– И с кем прикажешь воевать?
Достойных противников на горизонте Араниэля не появлялось уже почти две тысячи лет. Объявить войну Империи, объединившей семь независимых княжеств, мог разве что самоубийца.
– Ты уже целый месяц не покидаешь опочивальню. Знать шепчется по углам, что твое скучающее величество охвачено тяжелым недугом. Смотри, доиграешься! Заговор не на пустом месте зреет, сам повод даешь.
– Было бы здорово! – мечтательно вздохнул император. – Все лучше, чем охота на дикого вепря или очередной бал.
– В Алавии смута, – не обращая внимания на высочайшую реплику, задумчиво продолжил шут. – Князь убит, весь его род бунтовщики вырезали под корень.
– Знаю! – пренебрежительно отмахнулся монарх. – Гвардейский легион выступает сегодня вечером… И передай Казначею – пусть отправит своих Псов из ревизион-коллегии.
Карлик вытащил из вазы мандарин и, надкусив вместе с кожурой, облился брызжущим соком.
– Смешно… – протяжно зевнул император.
– Сейчас будет еще смешнее, – зловеще пообещал шут. – В Алавии видели рыцарей-храмовников Кардинала незадолго до штурма дворца.
– Все-таки заговор? – высочайшая бровь лениво поползла вверх.
Карлик промолчал.
– Орден в одиночку на такое не способен, – принялся рассуждать вслух император. – Его преосвященство дружен с Тайным Канцлером… – Он радостно оживился. – А что? Очень даже неплохая версия. Но зачем им княжеский престол? Не пойму.
– Вот и я не пойму, – угрюмо поддакнул шут. – Концы с концами не сходятся… Нечисто здесь что-то.
– Отозвать гвардию? – неуверенно вопросил император. – Дать им немного порезвиться? Глядишь, и нам кусочек веселья достанется.
– Завтра Танец трех лун, – напомнил вдруг шут.
– Ну и что? – Правитель безразлично пожал плечами. – Он бывает трижды в году.
– И год Белого Единорога.
– Раз в столетие и это случается, – философски отметил император, целясь огрызком в своего верного слугу.
Шут, увернувшись, сварливо пробурчал:
– У тебя мозги от безделья жиром заплыли… – и, наткнувшись на недоуменный взгляд, снисходительно пояснил: – На рассвете откроется проход в другие миры.
Император глубоко задумался. Целую минуту он беззвучно шевелил губами, просчитывая варианты и отрешенно взирая куда-то вдаль.
– Возмущающий фактор… – пробормотал венценосец себе под нос и кровожадно ухмыльнулся. – Неплохая идея… – Нетерпеливо махнул рукой карлику: – Быстро зови Хранителя!
Москва,
30 июня 1990 года
Вовка влетел в блудняк. Еще две недели назад все было просто замечательно.
Жизнь пыхтела по накатанной колее неумолимым бульдозером, имелись интересная работа, новенький загородный дом и перспектива карьерного роста. Все изменилось в один миг.
Впрочем, обо всем по порядку.
Родился он в самой что ни на есть пролетарской семье. Папа тянул лямку ответственного работника МИДа, а мама горбатилась скромным секретарем-референтом зав. отдела финансового аудита Внешторга. В общем, обычные родители, как и у большинства его сверстников.
В шесть лет его поймали с сигаретой в зубах, после чего подвергли воспитательной беседе. Мама, громко охая и держась рукой за сердце, глотала корвалол из хрустального фужера, папа, никогда не доверявший отечественной фармакологии, предпочитал народные способы лечения. В этот раз он выбрал «Мартель».
Беседа наложила неизгладимый отпечаток на хрупкую, ранимую душу юного курильщика – он впервые узнал, что «аистов» не существует. Как, впрочем, и «капусты». Сей прискорбный факт вверг в неописуемое изумление наивное детское сознание. Присутствовал в разговоре и иной отпечаток, материальный. Он представлял собой зеркальную копию пятиконечной звезды пряжки отцовского дембельского ремня. Отпечатки звезды числом в дюжину в течение двух недель украшали бледно-розовые Вовкины ягодицы.
Когда Вовке исполнилось десять, произошло второе потрясение безоблачного детства. Из веселого пионерского лагеря паренька до конца каникул сослали в глухую деревушку тьмутараканской области. К бабушке. Почти два месяца компанию ему составляли гуси, козы и драчливый петух по кличке Отелло.
Местный колорит дополняла утка, исполнявшая обязанности будильника. Крякать она начинала ровно в шесть утра – секунда в секунду. Последние аккорды гимна Советского Союза, льющиеся из хрипящей радиоточки, затихали одновременно с завершающим щелчком клюва. Затем ее «швейцарский механизм» испортился, и утка превратилась в курник. О том, что переход на зимнее время происходит в октябре, бедную птицу известить не озаботились.
С точки зрения Вовки, наказанию он подвергся абсолютно не по делу. Развлечений в пионерлагере было всего два: купание и девчонки. Когда зарядили дожди, выбора не осталось. Изображать из себя привидение, заворачиваясь в казенную простыню, прискучило быстро, а зубная паста, стреляющая из тюбика, закончилась через два дня. Вместе с мылом, которым девчонки отстирывали свою одежду.
Художественному замыслу, который родил военный совет мужской половины десятого отряда, позавидовал бы сам Микеланджело. Скульптурная композиция, водруженная на дырявую крышу девичьей половины дощатого туалета, изображала из себя восемь писающих мальчиков с октябрятскими значками. Мелодичное журчание сопровождалось оглушительным визгом, от которого передохли все комары в окрестностях пионерского лагеря. Побывав через несколько лет в Праге, на знаменитых музыкальных фонтанах, Вовка понял, что трудновозбудимые по жизни чехи самым наглым образом сперли его гениальную идею.
