Артем Тихомиров
Чрезвычайный и полномочный
Карета, хотя и снабженная особо прочными осями и колесами, медленно, но верно проигрывала битву с бездорожьем.
Поначалу – еще в Вейлимонде – она весело подпрыгивала на ухабах, словно радуясь путешествию, но примерно через неделю, столкнувшись с тем упрямым фактом, что севернее границы королевства существует только пересеченная местность, растеряла свой энтузиазм. С каждый разом ее вздрагивания все больше напоминали конвульсии. Корпус натужно скрипел, жалуясь на жестокую судьбу.
Лошади, тянувшие это издыхающее произведение каретного искусства, тоже выглядели невесело. Они давно смекнули, в какие края заносит их злой рок, и потеряли всякую надежду вернуться когда-нибудь домой.
Крайний пессимизм сквозил в каждом лошадином движении – это мог заметить даже самый неопытный взгляд.
Содержимое кареты, состоявшее из двух мрачного вида пассажиров, не издавало ни звука. Высокородный аристократ с постной физиономией и его слуга, дроу с угольно-черной кожей и снежно-белыми волосами, хранили стоическое молчание.
Мысли их, при всей разности мировоззрения и воспитания, сводились к одному: оба понимали, что добром поездка не кончится.
Так оно и случилось.
Через Перевал Дробленых Костей карета с грехом пополам перемахнула, но, спустившись в очередную долину, решила, что с нее хватит.
Когда случилась катастрофа, Талиесин, новоиспеченный посол Тиндарии, как раз высунулся в окно. Он уже видеть не мог эти суровые «поэтические» пейзажи, эти горы, покрытые вереском холмы и леса – тошнило… но надо же было хотя бы примерно определить свое местонахождение…
Сделать это ему не удалось. Задняя ось с треском сломалась, напугав лошадей, и экипаж накренился на правый бок. Лошади дернулись. Передняя ось сломалась тоже. Талиесин успел только вякнуть что-то невразумительное, как почувствовал, что вылетает наружу, целя в глубокий овраг, наполненный грязной водой.
Плюх!
Вода оказалась холодная и отвратительная на вкус.
– Господин! – воскликнул дроу, держась из последних сил.
Карета остановилась. Чемоданы и кофры, привязанные веревками и ремнями к задней части экипажа, в большинстве своем рассыпались кто куда.
Кучер, едва не повторивший подвиг своего хозяина, удержался на козлах только чудом. Его терпению тоже пришел конец, и он выругался. Это вполне соответствовало катастрофическому моменту.
Черныш выскочил из кареты, бросаясь господину на помощь, и храбро прыгнул в овраг.
Из недр оврага долетали ужасающие звуки. Позабыв о своем происхождении, славе эстета и чистюли, Талиесин изрыгал невиданные ругательства.
Виконт стоял по колено в воде, расставив руки и любуясь, во что превратился его наряд.
– Господин… – Черныш суетился вокруг него.
– Уйди с глаз моих! – взвыл Талиесин. – За что? За что мне такое наказание?
Но дроу не ушел. Он отлично знал своего хозяина, потому как служил ему уже десять лет, и просто повел его за руку наверх. Вдвоем они выбрались из оврага.
Кучер стоял возле кареты и скорбел.
– Вытри мне лицо, Черныш, – сказал Талиесин, держа руки растопыренными. С его одежды – сюртука, штанов, сапог и плаща – стекала жидкая грязь. И хуже всего, она стекала и с головы, превратив парик и лицо виконта в нечто неописуемое…
Талиесин сплюнул, содрогаясь от отвращения.
Невероятно – у него во рту самая настоящая грязь! В том самом рту, который привык вмещать в себя дорогие изысканные вина и восхитительные яства, о которых барды слагают песни!..
Голубые глаза Талиесина горели ярко, словно огонь в доменной печи. В них было столько отчаяния, что его хватило бы на целое королевство, населенное безутешными вдовами.
– Мы умрем! Вот прямо здесь!
Черныш вытащил платок и принялся вытирать аристократическое лицо хозяина с такой заботливостью, какой позавидовала бы и иная мамаша.
– Не думаю, господин, – ответил дроу. – Я понимаю, как вы расстроены, но это всего лишь земля, разбавленная водой с неба! Бывает и хуже.
Талиесин посмотрел на него, словно тот вдруг превратился в женщину, и оттолкнул.
– Негодяй! Как ты смеешь подслащивать пилюлю? Посмотри на меня! Это конец! Все! Я пойду домой пешком… Да! И если доберусь живым, то пусть король хоть съест свою задницу от злости, мне плевать!..
Виконт резко развернулся и широкими шагами двинулся в направлении, противоположном тому, куда, собственно, держал путь.
Черныш подождал, не надоест ли Талиесину истерика, но тот, кажется, решил посоревноваться упрямством с ослом. За короткое время он преодолел шагов сто.
Дроу обменялся взглядом со скромно топчущимся у кареты кучером и побежал за господином.
Уговорить его взглянуть на вещи под другим углом зрения было нелегко.
Покуривая трубку, кучер долго наблюдал, как вьется вокруг Талиесина Черныш и как тот размахивает руками и кричит, как баньши, и порывается убежать в сторону перевала.
Наконец хрупкий компромисс был найден.
Есть много способов, каким монарх может выказать подданному свою немилость.
Например, гильотина. Чуть что не понравилось – извольте, сударь, распрощаться с головой.
И тут уж несчастному остается уповать на собственную смелость и выдержку, чтобы встретить Смерть достойно, лицом к лицу. Всякие конфузы на эшафоте бывают, знаете ли…
Но это экстремально, и сейчас к этому, особенно в цивилизованных королевствах, редко прибегают. Прогресс не стоит на месте, и идеи прав человека, эльфа, гнома и прочих все сильнее завоевывают умы широкой общественности. С этим фактом короли ничего поделать не в состоянии, а потому вынуждены изобретать более изощренные расправы с неугодным.
Можно, к примеру, посадить его под домашний арест, можно назначить на низкооплачиваемую должность, где никто не даст ему даже самую маленькую взятку, или женить насильно на какой-нибудь уродине.
Король Дэндал поступил оригинальнее. Для Талиесина, так некстати влюбившегося в его фаворитку, мадемуазель Монсиваль, он придумал нечто поистине ужасающее.
Изобретательный ум правителя верно ухватил главную мысль: смерть для негодяя будет слишком легким наказанием.
Монаршая логика работала на полную катушку.
«А давай, – сказала она, – лишим виконта привычного образа жизни, заставим его окунуться в другую среду, где он не сможет удовлетворять свои аристократические инстинкты, среду настолько чуждую, что для «белой кости», рожденной в высших слоях общества, она будет практически смертельна…»
