— Воины, — со значением поправила Парка, провела ладонью по предплечью любовника, коснулась губами его груди. — Крепкое, выносливое, сильное тело. Осены жирные. А у весенов кожа мягкая, словно у женщин.
Хин не ответил. Он любил слушать её сердитый голос — тот звучал безобидно, почти наивно. Какое-то время оба молчали, затем Парка тихонько вздохнула, высвободилась из объятий, набросила полупрозрачный халат.
Молодой мужчина, прежде чем одеваться, искупался в бассейне с холодной проточной водой. Ведьма дожидалась в гостиной, являя собой воплощение соблазнительной небрежности. Она читала книгу и сообщила, не поднимая глаз:
— Песок в чашке.
Хин посмотрел на низкий стол из дымчатого стекла, поставил под ним пару зелёных толстых свеч. Женщина отложила книгу и подошла ближе, прищурилась с любопытством.
— Ты случайно не заделался шаманом? — съязвила она.
— Нужна светлая поверхность, — объяснил Хин. — Так получается красивей.
— О! — ведьма недоумённо повела плечами.
Уан опустился на колени, набрал горсть песка и высыпал его на стол. Не заметив особенной красоты в получившейся тёмной горке, Парка скептически фыркнула. Молодой мужчина с хитрой улыбкой поддразнил её, выполнив над горкой таинственные пассы руками, затем указательными пальцами очистил центр от песка. Парка хмыкнула, глядя на светлое пятно неправильной формы, оно напомнило ей бабочку. Хин насыпал у ближнего края стола ещё песка, провёл ребром ладони, и тёмные, извилистые линии потянулись вверх. Руки двигались плавно и неторопливо, а картина изменялась на глазах: выросло дерево, рядом с ним, белоснежные, появились силуэты мужчины и женщины. Небрежно рассыпанный песок превратился в реку, полную диковинных рыб. Водоросли покрыли дно, показалось лицо русалки, и вот уже рука стёрла подводный мир, отбросив песок вправо. На краю обрыва выросло знакомое любому жителю Лета дерево с перистой пышной кроной, а небо оживили чёрные галочки птиц. В тени присел, повернувшись к миру спиной, человек.
Хин отряхнул руки и запрокинул голову, глядя ведьме в лицо. Та молчала, рассматривая картину из песка.
— Я подумаю над твоим вопросом, — решила она, наконец, — но нужно время — не так он прост. Сейчас с ходу могу вот что сказать: причина — за Кольцом. Вероятно, акаши. Почему? — она облизала губы, прислушавшись к треску свечей. — Пока не знаю.
Дом Парки стоял в узком переулке, который летни, да и сам Хин, называли улицей. До главной площади отсюда было рукой подать; ветер доносил визгливые завывания дудочек, ритмичные удары барабанов. Столичные летни играли скверно — сбивались с ритма, завсегда фальшивили.
Город казался Хину грудой черепков от разбитой Богами огромной — в полнеба — глиняной вазы. Бесформенные дома, построенные, как хозяевам в голову взбредало, прятались за стенами. И за своей стеной всякий следил по-разному: побеленные и даже расписанные ритуальными линиями чередовались с обветшалыми и разрушенными. Там и тут у их подножия расплывались лужи помоев, гнивших на Солнце. Над всем Городом плыл душный запах пота, нечистот и перегоревшего сала, мешавшийся в наиболее благополучных переулках и районах с ароматами растительных масел, привозимых из Весны, весенних же духов и благовоний из Осени.
Переулки Онни были неровными узкими проходами без начала, конца и направления. Гости из других стран не отваживались ходить по ним без проводника. Те же, кто решали довериться карте, вскоре понимали, что она не даёт представления ни о действительных размерах грязного лабиринта, ни о его очертаниях.
Двое силачей, дожидавшиеся Хина за оградой дома ведьмы, успели завести знакомство с оборванной малышнёй, настолько грязной, что уан не отличал мальчиков от девочек, и учили их диковатому танцу. Люди кружились на месте, размахивая руками то вяло, словно гнилыми тряпками, то порывисто; угрожающе приседали, собираясь кинуться на невидимого обидчика.
Хин хлопнул в ладоши, привлекая внимание охранников. Дети вдруг испуганно завопили и бросились бежать.
— Ну… — досадливо прокомментировал один из силачей.
Правитель отмахнулся от затихающих в отдалении криков, словно от докучливых насекомых — тех в Городе водилось немало. Он привык, что дети, да и некоторые взрослые пугались его необычной внешности. Для них «другой» — значило «опасный».
— Идём на площадь, — велел он.
Охранники ободрились, поняв, что дел в Онни почти не осталось и уже скоро они заберутся динозаврам на спины и отправятся домой. Да и чем бы ни решил заняться правитель, ожидать на площади было куда как интересней, чем в переулке. Для жителей Города она служила средоточием развлечений: одновременно и главным театром, и цирком, и рынком, и харчевней. Люди из окрестных деревень, да и сами горожане приходили сюда после полудня, когда хоть немного спадала жара и удлинялись тени, чтобы посмотреть на дурачков и фокусников или послушать рассказчиков историй. Последние немало забавляли чужеземцев, не понимавших местного диалекта: они бормотали на разные голоса, то кричали, то шептали, могли смеяться или рыдать, а уж их жесты! Рассказчики трагически заламывали руки, но уже в следующий момент принимались бегать по кругу, изображая какое-то животное; то громко кричали, сделав зверское лицо, то тут же сжимались в забитый комок, бормоча голосом несчастной жертвы.
Кое-где, прячась от Солнца под навесами из шкур, скучали трое или четверо мужчин. Местные не обращали на них внимания, но стоило чужеземцам показаться на площади, как мужчины оживлялись: один принимался дудеть без остановки, не чувствуя меры, другой вытряхивал из мешка полудохлую змею, приводил её в себя парой ударов по подбородку, и та, к восторгу щедрых зрителей, поднималась на хвосте и начинала слегка покачиваться. Ей удавалось, на взгляд Хина, невозможное: двигаться в такт музыке, лишённой и подобия ритма. А вой и визг дудочек, грохот барабанов неслись отовсюду: всякое увеселение на площади летни сопровождали музыкой, но каждый музыкант играл своё. «Чем громче, тем лучше», — могло стать их девизом.
Тут же делали татуировки и принимали ставки на драку подростков. Хин видел это развлечение не один раз: его участники не менялись. Торговцы совали в лицо прохожим вонючий товар: сушёные уши, лапы, зубы, языки, глаза и внутренности монстров. Гости изредка покупали здесь чучела или шкуры. Но это был ещё не бедлам. Хин знал, что к вечеру станет гораздо хуже: по всей площади разведут костры, терпкий дым смешается с запахами жира, специй и, конечно же, пота и пыли. Летни, мокрые от жары, примутся все как один набивать животы, бросая объедки себе же под ноги. Потому-то Хин всегда и старался убраться из Онни до вечера, что не желал застать это пиршество.
