— Вот покажи-ка мне в этой округе, брат-рыцарь, хоть одного, мало-мальски настоящего сарацина! Где они?.. как я вижу — их нет! А раз так, то что мы будем делать здесь — в самом центре христианского мира, под тёплым боком у самого Святейшего Папы — мне непонятно так же, как и тебе! Одно могу сказать — Господь нам защита и опора, и раз мы все оказались здесь — значит так Ему и угодно.
Некоторое время рыцари молчали, пытаясь думать каждый о своём. Однако дождь лил как в последний раз, и выносить бесконечную дробь гулких ударов капель по поверхности их шлемов, им было не то чтобы невыносимо, но слишком уж неприятно: ощущения были такими, как будто по их головам стучали мелкие камни — уж лучше было отвлечься на разговор:
— Да полноте тебе, брат Филипп. Наш Жак де Моле мудр, как библейский царь Соломон и безгрешен как евангелист, не нам с тобой судить и даже думать о его решениях. Наше с тобой дело — меч и копьё, надёжный конь и крепкий щит, да ещё — Святая молитва об укреплении веры! Я уверен в том, что ещё настанет время, когда наш Великий магистр покажет нам врага, мы не будем раздумывать: кто он и как он силён! Мы ринемся в бой во Славу Христа, и дальше, как обычно — всё будет, как будет!
— Ты прав, брат Робер — не нам о них судить: «Non nobis…» Великий магистр знает что делает, и если мы покинули наш надежнейший замок на Кипре и сегодня оказались здесь, на пути к Тамплю, то для этого, видимо, у Жака де Моле есть очень весомые причины.
— Это однозначно так. Всё, что он делает — он делает во Славу Господа Иисуса Христа и во благо нашего Святого ордена. Я слышал, что он будет вести переговоры с королём Филиппом и Папой о снаряжении нового крестового похода.
— Это даже для него будет трудной задачей. Ныне во Франции уже мало кто проявляет желание становиться под знамёна крестоносцев — ни бедный рыцарь, ни влиятельный сеньор не хотят ввязываться в трудное дело освобождения Святой земли. Теперь все ищут славы и денег, а для этого не нужно ехать в сухие пески Палестины. Всё это теперь добывается здесь, на полях сражений за графские и герцогские земли и троны… — Филипп Сен-Жерар тяжело вздохнул. — Пусть же Господь вложит в уста нашего Великого магистра нужные слова и раскроет для них душу и сердце французского короля!
— Аминь, брат Филипп.
— Аминь… — Филипп Сен-Жерар положил руку на шею своего, вдруг занервничавшего коня и легонько похлопал его по гриве:
— Ну, ну, спокойно, Ветер, ты что это так разволновался? Спокойно, мой мальчик, спокойно… — могучий рыцарский конь немного успокоился, но всё ещё нервно прял ушами и переступал ногами. — Что с нашими конями? Смотри: и твой Альтар неспокоен.
Конь Робера де Ридфора действительно чуть было не встал на дыбы, а потом вдруг решил попятиться назад. Ещё б немного и он навалился бы крупом на стоящего позади всадника. Остаться на месте его заставила только сильная рука хозяина.
Робер де Ридфор оглянулся: кони стоявших в задних рядах рыцарей тоже начали вести себя неспокойно: ржать и норовить выйти из колонны.
— Да, с ними что-то не так! Их что-то пугает: наверное, где-то поблизости волки…
— Волки?! Чего бы им бродить под таким дождём? Нет, брат Робер, это не волки, их мой Ветер не боится. Разве что… — это повылазила из своего логова нечистая сила и гуляет по округе!
— Как повылазила — так и назад залезет! Не нам — тамплиерам — её бояться! — Робер де Ридфор не смог сдержать ироничной усмешки. — С нами Святой крест и Крестная сила! Мы — воины Христа — сильны не столько своим телом, но духом! Вера — вот наша истинная и непобедимая сила! Любая нечисть, даже если она ходит в подручных у самого Дьявола, против нас бессильна!
— И снова: аминь, брат!
— Аминь…
В центре остановившегося каравана находилась большая, добротно сработанная крытая повозка, над которой был укреплён шёлковый, украшенный «Босеанами», белый, с большими красными крестами по бокам, балдахин.
Эта повозка везла гроб с прахом предшественника Жака де Моле — легендарного защитника Акры, двадцать первого Великого магистра ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова — Гийома де Боже. Того самого Гийома де Боже, который 17 мая 1291 года, в момент, когда через пролом в обрушившейся крепостной стене в осаждённый город полилась нескончаемая волна торжествующих мамлюков, получив смертельное ранение сарацинской стрелой в грудь, не сделал и шагу назад к своему спасению. Напротив — уже оседая на руки стоящих рядом с ним братьев-рыцарей, чтобы укрепить стойкость сражающихся с многократно превосходящим врагом крестоносцев, он, превозмогая рвущую его грудь боль, воскликнул: «Смотрите — я не бегу! Я умираю!..»
Капеллан Раймон Адемар, возглавлявший группу сопровождавших эту повозку монахов, приняв все возможные меры, чтобы льющаяся с неба вода не проникла под балдахин, вдруг, по посетившему его наитию, резко повернул голову в сторону укрытого сплошной серой пеленой дождя Парижа.
Он не мог понять: ему это почудилось или представшее перед его глазами видение действительно имело место быть? Неужели он и вправду только что видел двух неестественно больших птиц с длинными, как у змей хвостами, мельком промелькнувших между кривыми зигзагами ударивших в землю молний?..
«Как же они похожи на тех крылатых демонов, что были изображены на фресках, в откопанном нами поземном храме! Неужели эти охраняющие камни инфернальные сущности существуют, и теперь они проснулись от вечного сна?! Об этом обязательно надо будет сообщить Великому магистру!..» — некоторое время капеллан молча, с всё возрастающим беспокойством смотрел вперёд. Его взгляд падал то на низко повисшее над дорогой небо, то на далёкие, уже ставшие почти невидимыми, но всё ещё смутно угадывающиеся, за бьющими с неба струями, крепостные стены, высокие башни замков и шпили соборов Парижа.
Прошло несколько минут, но как он ни вглядывался в окружавшую караван серую, наполненную водой мглу, как ни напрягал он свои, уставшие от мучившей его в последние несколько месяцев бессонницы, глаза — видение двух крылатых демонов больше не повторилось.
Вздохнув, Раймон Адемар перекрестил себя крёстным знамением и негромко, почти неслышно для стоявших вокруг него монахов, промолвил:
— Плохой это знак, братья, посмотрите на это небо — всё почти так, как было описано в книге исхода евреев из Египта: «и произвёл Господь гром и град, и огонь разливался по всей земле…
Как будто в подтверждение его слов, небо расчертила очередная зигзагообразная молния и с сухим треском ударила в стоявший у края дороги одинокий двухсотлетний дуб. Несмотря на дождь, ствол могучего дерева расщепился и вместе с ветвистой кроной начал пожираться неестественно жарким пламенем.
Монахи, братья-рыцари и сержанты-конвенты как заворожённые смотрели на то, как прямо перед их глазами разгорается гигантский костёр. Сверху на пылающее дерево лилась вода, но пламени, как будто заговорённому, она совершенно не мешала. Сначала с треском начали лопаться и рассыпаться относительно тонкие ветки, потом огонь жадно принялся за более толстые — в обхват — могучие ветви, и они тоже вскоре рассыпались в прах в стремящемся вверх гудящем пламени…
Дуб всё горел и горел. Дождь утих и еле накрапывал отдельными крупными каплями, редкими фонтанчиками взрываясь на покрывшейся лужами дороге. Теперь он точно не мешал пламени, но к этому времени оно уже почти уничтожило ещё несколько минут назад бывшее крепким и могучим дерево.
Большинство раскидистых ветвей сгорело и обугленными головешками упало на размокшую в грязь землю. Они ещё дымились на ней, торча из грязи почерневшими обрубками, но уже не извергая из себя кроваво-красных языков пламени. Основа дуба ещё стояла: мощный — в два обхвата, высокий ствол и две его наиболее толстые, расходящиеся в стороны почти параллельно земле, ветви.
Кто-то из стоявших недалеко от капеллана сержантов-конвентов, не отрывая взгляда от этого, объятого пламенем остова, сглотнул подкативший к горлу ком и сдавленно произнёс:
