— А не сходить ли тебе, Зославушка, к старостихе? Негоже гостей без пригляду бросать…
Это ж не в том дело, что я ей заминаю, но в том, что и самой ей в охотку с бабами словечком-другим перекинуться. Небось, донесли уже, с какими провожатыми я в Барсуки въехала. Да толком не рассказали, бабке оно и любопытственно. Спровадит меня с глаз долой, а бабы, что вокол двора нашего вьются, что синицы над рябиновым кустом, мигом в помогатые напросятся. Оно-то и принято… и сподручно. Кто с пирогами подменит, кто за мясное примется, скоренько столы поставят, скатерки расстелют.
А заодно обговорят, кто чего видывал, кто слыхивал…
Ну а я, стало быть, пойду гостей звать.
— Иди, иди, — подтвердила тетка Ждана, она-то и со двора не пошла, мести взялася, чтоб оно перед приезжими не стыдно было. — Поглянь… а то ж споит хлопцев Панас…
— Гарные, — Вильчукова ближей подошла. — От и гарные… небось, бояре?
И на меня глядит.
— Бояре, — отвечаю, чегой мне скрывать. Да и не скроешь этакое, вона, у Лойко ежель не на лбу, то на портах его шелковых боярское звание золотою нитью вышито.
— И азарчик тож?
От же ж! Ничего-то от них не сокроешь.
— У него мамка из азарского племени… полонянка… — пояснила, хотя ж бабы не спрашивали, но станется с них попридумывать такого, что с этой выдумки Арей вовек не отмолится.
Бабы ничего не ответили, переглянулися и головами покачали.
Жалеют, стало быть.
Дальше я уж говорить ничего не стала, подхватила тулупа и сбегла со двора.
У тетки Алевтины было людно, хотя ж облепили забор не бабы любопытные, этих тетка Алевтина отваживать умела, только глянет, бровию поведет, да и сгинут все, как не бывало. Детвора-то дело иное, ничегошеньки не боятся.
— Глянь! Глянь! — шепчутся, друг дружку подзуживая. — А ща как рубанеть!
— Не рубанеть!
— А я те кажу, что рубанеть… она кака секира…
— Ею не дрова рубять, а ворогов…
— Так ворогов нетути! А дровов вона много…
Дров у тетки Алевтины и вправду целая поленница была. Оно-то и верно, поколоть стоило, да дядьку Панаса внове спина прихватила, как оно писала бабка. И крепко, судя по поленнице, прихватило. Чутка побил, чтоб было чем печь топить, а остальное так и стояло, чурочками.
Вот Лойко за них и порешился взяться.
Вышел во двор в рубахе красное шелковой… ага, то-то я гляжу, что девки нашие по улочке разгулялися, туды и сюды… и внове туды… да хмурятся — детвора, стало быть, вид им загоражвае.
А поглядеть есть на что.
И Лойко, пущай и с похмелья, но хорош. Волос золотой, глаз хитрый, рубаха переливается, порты полосатые поясом узорчатым перехвачены. Сапожки дорогие.
Боярин, одним словом.
И топорик на плече держит.
Ага, топорика этого — назва одна, уж не ведаю, на каких ворогов идти, разве что супротив зайцев, до того махонькая. Он же красуется, с руки на руку перекидывает. Выбрал колоду поболей, еле-еле выкатил из-под навесу. Этакую только колуном и бить, а он секиркою размахнулся, хэкнул… и вогнал по самый обух. А она и увязался.
Детвора засмеялась… Лойко покраснел, покосился не то на девок, не то на меня… дернул рукоять разок-другой, а там и поднялся, руку выпростал и провел над колодою.
Та и зашипела.
Развалилась надвое.
От же! А нам такого Архип Полуэктович и не показывал!
Детвора смолкла, впечатленная. Небось, живых магиков им видывать не доводилося. А Лойко рученькою махнул… и снова… чурочки выходили аккуратненькими, ровненькими, просто заглядение. Надо же, я-то, грешным делом, уверенная была, что немашеки от нашего боярина в хозяйстве пользы никакой.
Ошиблась, стало быть.
— Неэргономично. — Это уже Ильюшка из избы выглянул. Он рубахою девок спокушать не стал, тулупа накинул, дядьки Панасового, колматого.
Зевнул во все зубы.
Присел на лавочку, только снег под задницею скрипнул.
— При нынешних параметрах у тебя резерва хватит колоды на четыре…
— Попробуй лучше. — Лойко пот со лба смахнул. Видать, нелегкое это дело — магиею дрова колоть. Наши-то мужики больше топорами махать привычные, и то, бывает, намашутся так, что после женки до бабки за мазею на бобровой струе бегут, чтоб мышцу отогреть.
А тут, ежели прихватит, мазь оная не сподмогнет.
Я так мыслю.
Ильюшка же зевнул, потянулся и встал, шубейку скинувши.
— Поставь… а штучки три для начала и поставь, только ровненько.
Лойко приволок три корчаги, да выбрал нарочно которе побольше, чтоб, значится, помаялся Ильюша. Да тот только кивнул.
Встал перед колодами.
Одною рученькою направо крутит, другою — налево… и глядит этак примеряючися. А после, как нагляделся, стало быть, то и рученьками махнул. Ох и громыхнуло. С колод только щепа и брызнула.
Заверещала детвора.
С забору посыпалась… да и я, признаюся, присела, потому как мало ли чего с этой волшбы выйдет. А как встала, то и глянула. Колод не осталося, да и чурочек не было, а вот щепою мелкою двор плотненько засыпало. Ильюшка посеред этого двора встал, рученькою голову подпер и думает, да так старательно думает, что ажно уши шевелются.
— Помощничек… — хмыкнул Лойко и щепу подбросил. — Зослава, а ты как дрова колешь?
— Топором, — ответила я, потому как магиею этакою не володаю… я и плетение, ежели по-хорошему, разглядеть не успела.
— И что, сама?
Я плечами пожала.
Сама, а кто ж еще? Нет, конечно, будь я послабше, мужики б подмогнули, не оставили старуху и сироту без дровей, но с топором дедовым я управлялася ладно. Оно ж только мнится, что работа этая тяжелая, а надобна в ней не сила, которою меня Божиня не обидела, но сноровка. Как оно приноровишься, куда бить, то и останется, что топор подкидвать да целить в нужное место, там он уж и сам колоду, как надо, расколет.
— Третий вектор ослабить стоит… — сказал Ильюшка и в ладоши хлопнул. — Тащите дрова…
— А если все изведем? — Лойко на дом покосился.
Я не сомневалася, что приглядывает за гостями тетка Алевтина, да только дров ей не жаль. Авось и вправду поколют, все польза.
— Ничего… как изведем, так и разведем… в лес съездишь, нарубишь.
Лойко хмыкнул только, а я головою покачала: не верилося мне, что способный он на этакое геройствие. Но колоды приволок.
— Еще давай… чем больше объектов, тем плотнее и равномерней покрытие…
Об чем это Илья, я не ведаю, но сподмогнула Лойко, притащила еще парочку колод. А опосля в сторонку отступил. Детвора-то, вновь заборы облепившая, дыхание затаила.
Внове громыхнуло, да тише, чем в прошлый раз, а колоды распалися на ровненькие брусочки.
