— Видишь ли, Зослава, — меж тем продолжил Арей, — Моранья травница — редкий дар… опасный, но и ценный. Подумай, что даст та же царица человеку, который способен избавить ее ото всех врагов… так избавить, чтоб никто дурного не подумал. С одним боярином болезнь приключится. Другой от старости уйдет… третий… не мне рассказывать. А что бояре дадут за шанс крохотный царицу неугодную на тот свет спровадить?
Ох, и тут игрища этии. Я уж надеялася, что дома-то без них будут.
— А может, не о деньгах думать станут и выгоде, но испугаются, как бы кто больше не дал… и тогда, со страху…
Он замолчал.
А и говорить не надобно, сама розумею: у страха глаза велики. Похоронят тетку Алевтину туточки, и не спасет ее Моряниное темное благословение.
— Что ж… — Арей куклу тронул. — Я… пойду, наверное? А то еще… у Лойко язык длинный, такой только резать, да неможно…
— Иди.
И надобно еще чего сказать. А не говорится.
Отпускать его неохота… как он там один по этакой темени доберется. Да и предложи проводить — обиды будет… оно и верно, где оно видано, чтоб девка хлопца провожала?
Засмеют.
И меня, и его… и сказать, чтоб остался до утра? Что боюся я одна темноты да мышов? Не поверит такому. Не боюся ж… говорила навроде, что не боюся. Да и верно он, не у одного Лойко языки длинные. Найдутся… вроде и свое все, да по-свойску обговорить кого — оно найпервейшее дело.
— Ты там… не думай… тетка никому не позволит гостей обижать… и дядька славный… пригляди за боярами, а то настоечка у деда крепенькая, с такой влегкую поведет… как не натворили делов.
— Не натворят, Зослава… не маленькие.
Он поднялся и шапку свою поднял.
— И… ты тоже тут… поосторожней. Я понимаю, что дом родной, но…
— Я поберегусь.
Все ж таки ушел.
Только кобели нашия загавкали… кобели да луна кособокенькая, в драные тучи глянувшая — от и романтика… сию романтику я пирогом заела, с рыбкою да копченым сальцем. Печку поварушила, чтоб разгоралася, да и прилегла.
Утро вечера мудреней.
ГЛАВА 48,
где Зося встречается с родными, а бояре колют дрова
А спозаранку и бабка явилася.
Темень темная, корова и та спит, а она уж туточки, с волокуши соскочила молодухою да в хату бежить, юбки подхватила, и голосить на все Барсуки:
— Зославушка! Детонька моя родная…
А за бабкою мужичок пьяненький — стало быть, разрешилася молодуха счастливо, коль так посидели, что даже ледяным ветром хмель не повывелся, — сползает. Корзину плетеную тащит. Тяжела корзина, аль мужичок ослабший, идет-бредет, качается, того и гляди в сугроба присядет. Вот чтоб не присел, с ним девчоночка бледненькая рядышком семенит да за руку мужичка придерживает.
Вот она какая, стало быть, Станька из боярское усадьбы.
— Ах, деточка… — Бабка ступеньки перескокнула, меня обняла. — А похудела-то, побледнела-то…
И хлясь оплеуху.
— Куда полезла, дура с косою? Тебе чего велено было? В целительницы идти… а ты удумала… — И за косу поименованную дергает, будто бы и не коса это, а веревка колокольная. С бабкиной силы станется оное головушке и звоном зазвенеть, самым что ни на есть благостным, медным. — А осунулася… одные глазищи и осталися.
Мужик корзину до порогу доволок, бухнул и поклонился… ну как, навроде как поклонился, рученькою махнув.
— С-спасибо… х-хозяйка… п-поеду я…
— Доедет? — Что-то мне боязно стало за мужика, а ну как не доедет? По пьяному-то делу легко свернуть не туда. А дядька Панас сказывал, что волки в округе лютуют.
— Доедет. — Бабка была спокойна. — Ванятка — мужик крепкий, не гляди, что пьяный, он и трезвому сто рублей наперед даст. А от волков у него обережец, тетка Алевтина заговорила… отпусти-то, Зославушка, а то ж раздавишь ненароком.
Отпустила я бабку.
А она мне только пальчиком сухоньким пригрозила, мол, не окончен еще наш разговор, чую, тяжек он будет. Это она еще про жениха моего не ведает… и про бояр… про приезд, возок да прочее.
Ох, говорить нам до вечера, а потом еще всю ночь переговаривать.
— Пойду корову подою, — сказала я, глядючи, как небо светлеет. Оно-то верно, что взимку дни короткие, зато рассветы чудо до чего хороши.
От и сейчас небо будто бы жемчугами изукрашено.
— Не забыла еще, как? — Бабкины глаза блеснули.
Неужто плакать надумала?
— Ты чего, ба?
— А чего? В столицах-то коров нетути… сама писала… жила ты там без хозяйствия, так, может, и отвыкла-то?
Может, конечно, и отвыкла, но руки дело вспомнят.
…В хлеву было тепло и сухо. Пахло коровою, и темная она ворочалась, вздыхала. Краюху хлеба, солью посыпанную густенько, Пеструха приняла ласково. Да и меня, носом в ладонь ткнувшись, признала.
Руки и вправду дело не забыли.
Звенело молоко о подойник.
И кошка, что вчерась в избе отиралась, явилась поглядеть. Села на столбик, вперилася зелеными глазами, хвостом лапы прикрыла…
— Буде и тебе молочка…
Налила я ей парного, и Станьке, которая в дальний угол забилася, откудова и зыркала на меня со страхом — за него мне тотчас стыдно сделалось, будто я взаправду в том страхе виновная, — кружку протянула.
— Пей, — сказала ей.
— Спасибо.
Голосок тихенький.
Да и сама, что мышь… неужто и я такою некогда была?
Бабка же блины затеяла, да со шкварками, с яйцами жареными, с лучком… красота… стали у печи, как некогда, она на одной пательне колдует, я с другою. И говорим, обо всем и сразу. Я ей про Акадэмию, она мне — про свое житие… за окном вовсе светло сделалось.
И значится, надобно хату порядковать — часу не пройдет, как потянутся к нам гости.
Оно-то как, вечером нам столы накрывать, но разве досидят до вечера любопытные бабы? Вот и потянутся, кто за солью, кто за мукою, кто по иной, срочное надобности. И ничего-то выспрашивать не станут, не принято оно, зато уж глядеть будут в оба глаза, все приметят.
Чего не приметят, то и попридумают…
Так оно и вышло.
Первою заявилася Скульчиха, которая жила ажно на другом краю Барсуков, маслица ей надобно стало… ага, ближей не нашла… зато сама сметанки принесла свежее. За ею и иные потянулися. И тянулися, тянулися, кажной поклонися, слово скажи, потому как не скажешь — за тебя скажут, что возгордилася в столицах и с простыми людьми знаться не желает…
И чтой-то так оно меня притомило, что и пироги, которые подходили, ужо и не в радость стали.
Бабка то заприметила, она у мене вовсе глазастая, и говорит этак, значится, со смыслом:
— А не сходить ли тебе, Зославушка, к старостихе? Негоже гостей без пригляду бросать…
