Сможет ли он противостоять Хорсриверу? Их силы коренились в одной и той же магии; Хорсривер имел гораздо больше опыта, но был ли он сильнее? И что значила сила в том безграничном священном пространстве, где видения обретали действенные формы?
Как, в конце концов, можно свои сверхъестественные силы упражнять и на чем? Безумие, охватывавшее Ингри в битве, нельзя было отрепетировать: оно возникало только в момент отчаянной надобности. Что же касается колдовского голоса… можно ли противиться его приказаниям? Отвергать? Разрушать? И ослабевает ли его действие со временем, как колдовство Халланы в отношении вообразившего себя свиньей гвардейца? Ингри не мог себе представить, чтобы нашлись добровольцы, на которых можно было бы опробовать его таланты. Впрочем, неожиданно подумал Ингри, Халлана вполне одобрила бы такую попытку, а Освин наверняка стал бы делать подробные записи. Вообразив себе такую картину, Ингри против воли улыбнулся.
«Сколько лет моему юлку?» Вопрос неожиданно озадачил Ингри. Он осторожно заглянул внутрь себя, и ощущение снова напомнило ему попытку увидеть собственные глаза изнутри. Многочисленные волчьи души, как ему показалось, слились в единое целое, словно их границы не были такими уж непроницаемыми; волки превратились в Волка, чего в отношении человеческих душ не сумели добиться на протяжении многих поколений мучительного каннибализма графы Хорсриверы. Ингри просеивал обрывки волчьих воспоминаний, являвшиеся ему в первый ужасный момент инициации и потом, в сновидениях. Положение тела казалось непривычным, запахи вспоминались ярче, чем зрительные образы. Бедную деревушку недавних дней было трудно отличить от лесного поселения древних времен.
Неожиданно в памяти Ингри всплыло очень странное ощущение — вкус кожаного панциря на щенячьих зубах…
Наказание, когда его поймали на месте преступления, не уменьшило удовольствия для зудящих десен. Доспехи были совсем новыми, их удалось утащить в дальний угол темного и полного дыма зала… Имевшиеся на нем украшения чувствовались на зуб — особенно выжженный на груди силуэт волчьей головы с оскаленной пастью. «Мой волк не моложе Древнего Вилда, а то и старше!»
Так же стар, как и конь Венсела? Наверняка старше, потому что волк, постоянно возрождаясь, прожил четыреста с лишним лет до того, как был так кроваво вселен в Ингри. Часть этого времени он прожил в Кантонах, судя по сохранившимся воспоминаниям о ледяных пиках. Это было долгое счастливое время, охватившее жизни нескольких поколений прирученных волков — на крошечном хуторе в забытой долине, где сезоны и жизни совершали вечный неторопливый круговорот… Несчастное стечение обстоятельств грозило оборвать последовательность, но этого не случилось… что означало одно: Некто, способный долгое, долгое время направлять события, мог распоряжаться случайностями. «Должен был распоряжаться», — невесело поправил сам себя Ингри.
Ингри подумал, что если когда-нибудь еще увидит бога, то может об этом спросить. «Я мог бы спросить сейчас. Я мог бы помолиться». Однако такого желания он не испытывал: молиться сейчас было бы все равно что сунуть руку в огонь священного очага в храме. Ингри на собственном опыте убедился, что обращаться к богам значительно безопаснее, когда нет шанса, что Они ответят.
Ингри откинулся на подушки и стал искать в себе то мощное течение, что соединяло его с Йядой. Тихий напев потока сразу же принес ему успокоение. Йяда сейчас не страдала, не была утомлена, если не считать все усиливающейся скуки. Отсюда не следовало, конечно, что она в безопасности: привычный комфорт дома-тюрьмы был обманчив. Хорсривер утверждал, будто возникшая между Ингри и Йядой связь оказалась непредвиденным следствием убийственного заклятия, и этому можно было поверить. Разве время от времени не случается, что зло порождает добро? Ингри подумал, что должен придумать способ увидеться с Йядой — как можно скорее и втайне. И им нужно обмениваться мыслями. Нельзя ли использовать их странную связь для передачи сообщений? «Один раздернуть — „да“, два раза — „нет“». Ну, может быть, и не так, но какой-то способ должен найтись…
Мрачные размышления Ингри были прерваны пажом: постучав в дверь, он передал распоряжение графа явиться к нему. Ингри вооружился, накинул длинный придворный плащ и спустился в холл; Хорсривер, который, должно быть, совсем недавно вернулся, собирался куда-то снова.
Что-то тихо приказав перепуганному груму, граф вежливо кивнул Ингри.
— Куда мы направляемся, милорд?
— Во дворец священного короля.
— Разве вы только что не вернулись оттуда?
Венсел покачал головой.
— Время почти пришло. Думаю, король не проживет до утра. Есть такой особый восковой оттенок кожи, — граф провел рукой по лицу, — который предсказывает приближающуюся смерть.
Уж Хорсривер должен знать такие вещи… и с той, и с другой стороны, неожиданно понял Ингри. Они оказались одни в холле — слуги были посланы, чтобы поторопить Фару, — и Ингри, понизив голос, поинтересовался:
— Следует ли мне подозревать тебя в убийстве с помощью сверхъестественных сил?
Венсел пожал плечами, явно ничуть не обиженный таким предположением.
— Его смерть наступит без чьей-либо помощи. Когда-то — давным-давно — я мог попытаться ускорить ее или — что труднее — попытаться отсрочить. Теперь же я просто жду. Промелькнет несколько дней, и все свершится. — Хорсривер вздохнул.
Смерть, старая знакомая, не смущала Венсела, и все же его равнодушная усталость казалась Ингри маской. Глубоко внутри таилось какое-то напряженное предвкушение, проявлявшееся только в нетерпеливых взглядах, которые граф бросал на лестницу, где должна была появиться Фара. Наконец принцесса вышла из своих покоев — бледная, застывшая, в черных одеждах.
Ингри с фонарем в руке шел впереди по темным улицам Королевского города: единственный сопровождающий, которого пожелал иметь Хорсривер. Вечерний воздух был холодным и сырым, к полуночи камни мостовой станут скользкими от росы, но в безоблачном небе сияли первые звезды. Венсел, на руку которого опиралась Фара, вел себя с неизменной холодной вежливостью. Ингри напряг чувства — все свои чувства, — но не обнаружил в сгущающихся сумерках новой угрозы. «Ну конечно. Угроза — это мы, Венсел и я».
Факелы у входа во дворец священного короля бросали колеблющиеся отсветы на стены. Теперь уже только воспоминания связывали это строение с бревнами и дранкой: дворец был каменный, как и все жилища знати в Истхоме, выстроенные в последние годы дартаканского правления. Гвардейцы поспешили распахнуть кованые двери и низко склонились перед дочерью короля и ее супругом. Воины казались угнетенными тем, насколько все их пики и мечи бессильны защитить их господина от охотника, который придет за ним этой ночью. Хотя спальня короля находилась в дальнем конце здания, голоса слуг, сопровождавших принцессу и ее спутников через еле освещенные душные залы, звучали приглушенно и печально.
