– И наоборот.
– Мужчины чаще. Они – хозяева и помнят об этом. Сейчас тебе кажется, что Кайя мил. Но надолго ли его хватит? – Ингрид погладила меня по голове, ласково так, как смертельно больную. – Я не хочу сказать, что он плохой. По мне, он лучше многих, но… если вдруг тебе понадобится помощь… любая помощь, то я рядом.
Внизу пахло свежей кровью. И Магнус, весело насвистывая под нос, оттирал руки песком. Он утверждал, что ничто другое не убирает кровь столь же тщательно.
– Доброго утречка, племянничек. – Магнус ковырнул красное пятно на рубахе. Мелкие брызги покрывали ее свидетельством недавнего допроса. – Все хорошо?
Кайя кивнул.
– Вот и хорошо, что хорошо. А притащился зря… но раз уж притащился, то садись куда-нибудь.
Особого выбора не было. Два стула. Стол. И манекен с чистым камзолом: дела делами, но турнир дядя пропускать не собирался.
– Взяли девятерых. Еще двоих люди запинали… – песок Магнус смывал слабым раствором уксуса, – …но потеря невелика. Все говорят одно. Наняли их.
– Кто?
На столе лежали бумаги, надо полагать, чистосердечные признания. Кайя просмотрел каждое. Сходятся почти слово в слово. Проигрыш. Долг, который изо дня в день прирастает. Угроза смерти. Предложение заработать.
Дурного их светлости не желали.
И готовы понести наказание по закону, но умоляют о милосердии.
– Нанимали люди Бража Гнусавого, – продолжил дядя, потягиваясь. Кости захрустели. – Из пришлых. Года два как в городе появился, да не один, а с людишками.
– И где?
Магнус указал на дверь.
– Висят.
Кайя за дверь заглянул. И вправду висели. Четыре человека, еще более-менее на людей похожие. И пятый отработанным, но пока не убранным материалом – в углу. Валяться ему до вечера, если не дольше. Дядя полагал, что лицезрение свежепреставившегося упрямца благотворно сказывается на прочих клиентах. Способствует пробуждению благоразумия.
– Их тоже наняли. – Магнус знаком велел закрыть дверь. Допрос еще не был окончен, но продолжится он позже, когда люди окончательно осознают, что их дальнейшая жизнь зависит всецело от хорошей памяти и желания сотрудничать. – А кто – знать не знают. Браж сам с клиентом встречался.
Дядя поморщился и вынужден был сознаться:
– С последней встречи он не вернулся. Думаю, к вечеру найдут, но навряд ли живого.
Кайя согласился: Тень не настолько глуп, чтобы отпустить человека, который знает чуть больше остальных. Вероятно, этот самый Браж был мертв еще вчера. Но остальные живы и способны говорить. И значит, Магнусу есть с чем работать.
– Эти мне не нужны. – Дядя подровнял стопочку признаний. – Будешь суд устраивать?
– Нет.
– И правильно, нечего грязь разводить.
Думал Кайя недолго: память о вчерашнем дне была еще жива.
– Вырвать языки. Руки переломать. Кто выживет – в каменоломни.
– Надолго?
– Навсегда.
Магнус кивнул. Непонятно было, одобряет он решение или же нет. Стянув рубашку, он вытер скомканной грязной тканью закопченное лицо и сказал:
– Шел бы ты отсюда, племянничек. Провоняешь еще мерзостью всякой, а жене потом нюхай…
В этом была своя правда.
Утро продолжается…
Все тот же зал, все те же лица, выражения и то сохранились.
Столы вот унесли. И стулья.
Да и вообще из мебели осталось два деревянных трона на помосте, убранном в синих, белых и золотых тонах. В общем, обстановка жесткого официоза. И корона на голову давит, а цепь давешняя – на плечи. Утешаюсь тем, что Кайя тяжелей приходится. Но он-то большой. И привычный.
– Потерпи, – шепчет, беря меня за руку. – Это ненадолго…
Соврал.
Два часа… два часа сидения на жестком кресле – могли бы хоть подушечку подложить – в позе статуи с одной мыслью: не опозориться. Леди не сутулятся. Не горбятся. Не расковыривают резные завитушки на подлокотниках. Не болтают ногами в воздухе. Не ерзают в тщетной попытке управиться с шилом в мягком месте. И вообще ведут себя со сдержанным достоинством, принимая дары с милой улыбкой и словами благодарности.
Кстати, о дарах, которые несколько скрасили нелегкое утро нашей светлости. До сегодняшнего дня в списке бесполезных подарков лидировали кепка с пропеллером на батарейках, носки для похудания и гипсовая статуэтка унитаза. Но сегодняшний день открыл новые горизонты.
Золотые слитки, камни и украшения – это хотя бы понятно. Дорого и много.
Веера. Парики. И некая конструкция сложных форм, оказавшаяся кринолином усовершенствованной модели. Может складываться и раскладываться наподобие зонтика. Нашей светлости как раз именно этого для полного счастья не хватало.
Бочка вина.
Дюжина роз из черной тафты, красивых, но каких-то мрачных.
Копья для охоты на кабана, поднесенные почему-то мне, а не Кайя… пришлось принять, пообещав, что непременно освою сие высокое искусство.
Пара очаровательных блохоловок из слоновой кости с инкрустацией из бирюзы.
И набор палочек для ковыряния в ушах, до того изящных, что просто сразу захотелось применить.
Дамское седло, обитое золоченой кожей… нет уж, в жизни не сяду больше. Пара белых соколов. Свора борзых на сцепке. Шпоры, сбруя… матерый волкодав весьма недружелюбного вида. И венцом всего – портрет нашей светлости, взглянув на который, я заподозрила, что те несчастные женщины из картинной галереи выглядели несколько иначе.
– Это прекрасно, – сказала я, сглотнув смешок.
Истерический.
Узнаю платье. И ягненка тоже. А вот себя… Наша светлость восседает с постным видом, вперив взор в некие дали, вероятно весьма возвышенного характера, поскольку от созерцания этих далей оный взор расфокусируется, создавая ощущение легкой дебиловатости. Его поддерживает выпуклый лоб с отсутствующими бровями. И поджатые губки. Лиловый – почему лиловый?! – парик довершает образ безумной Мальвины.
– Я знал, что ваша светлость с ее тонким вкусом непременно оценят мое скромное творение… – Мэтр мазнул рукавом по полу.
Кайя разглядывал картину. Пристально так разглядывал. Потом повернулся ко мне. И к картине. Снова ко мне. И опять к картине.
– Ягненок олицетворяет кроткий нрав вашей светлости…
…тут они поспешили.
– …два голубка – милосердие и справедливость, которые исходят на подданных из ваших рук…
Угу. Прямо-таки излучаются.
– …ноги вашей светлости попирают шкуру тигра, который символизирует ярость и гнев…
Гм, а мне это ковриком показалось. Но наша светлость внемлет. Кивает. И надеется, что никогда больше не увидит себя в подобном… образе.
