— Вот и собаки выли сегодня утром, и сорока стрекотала, — заключил Мерлин. — Переходим к действиям, Оуэн.
И через час Мерлин объявил с балкончика Бранвен студентам всех курсов следующее: в связи с внезапным началом Третьей Мировой войны среда объявляется днем дополнительных консультаций. Любой из студентов может обратиться к любому из преподавателей со всеми возникшими у него вопросами. Темой консультации может быть все, что непонятно. Начиная с четверга, все распускаются по домам. В том числе преподаватели.
— Мой дом, слава Богу, здесь, — пробурчал Финтан, похлопывая по боку свой круглый дом с семью входами.
— Господь еще ответит мне за это на Страшном Суде! — прогрохотал Курои.
* * *
Ллевелис быстро переоделся в камуфляж, а Гвидион — в траур. Точнее, Ллевелис, надев одну штанину, прыгал на одной ноге возле распахнутого сундука с одеждой, перерывая все в поисках подходящих аксессуаров, а Гвидион с угрюмым достоинством натянул на себя две необходимые вещи и застыл как камень, обхватив колени руками, в ожидании, пока Ллевелис затянет зубами камуфляжную бандану у себя на запястье. Потом они вместе спустились по лестнице с башни, осмотрели друг друга и разошлись, так как Ллевелис направлялся к Рианнон, куда Гвидиона было не затащить и на аркане, Гвидион же шел к Змейку, что, в общем, было Ллевелису не по пути.
…Гвидион ожидал увидеть Змейка укладывающим вещи, однако если тот и занимался этим, то во внутренней комнате, а не в самом кабинете. В кабинете все было по-прежнему, в том числе ровно горящий огонь.
— Входите, — сказал Змейк.
Гвидион не стал дожидаться приглашения садиться и высыпал на Змейка целый ворох отчаянных вопросов, равно далеких от химии, как и от фармакологии.
— Неужели это правда? — лихорадочно спросил он, как будто Змейк мог тут же, сейчас, на месте, разобраться с текущими событиями на Земле как с небольшим недоразумением.
— Судя по всему, да, — пожав плечами, отвечал Змейк.
— Но ведь люди должны одуматься!.. Не может быть… Учитель! В конце концов, самоубийство в массе людям несвойственно!..
— А что, по-вашему, свойственно людям? — поинтересовался Змейк. — В массе? — добавил он, изогнув бровь.
— Стремление к счастью, — совершенно искренне отвечал Гвидион, не подумав.
— Счастье — чрезвычайно позднее понятие, введенное просветителями в XVIII веке, одновременно с другими их идеями, которые вы, надеюсь, при всей своей растерянности в состоянии оценивать здраво, — спокойно сказал Змейк. — До эпохи Просвещения мысль о праве каждого человеческого существа на счастье не занимала умы европейцев. Чтобы расставить все точки над i: я получил свое воспитание и образование до начала эпохи Просвещения.
— Неужели мы уже исчерпали все ресурсы милосердия Божьего? Так быстро? — убито пробормотал Гвидион.
— Не забывайте, что далеко не все вокруг вас христиане. Я не принадлежу к этой конфессии, — оборвал его Змейк.
— Тогда что для вас соответствует понятию промысла Божьего?
— Боюсь, что бич Немезиды, — сказал Тарквиний и откинулся в кресле.
Гвидион твердо помнил, что Мерлин разрешил спрашивать обо всем, что непонятно; поэтому, вместо того, чтобы попридержать язык, он, пренебрегая опасностью, спросил:
— А зачем вы хранили все это время орден Кромвеля?
Змейка передернуло.
— Какой орден? — спросил он. По движению его губ заметно было, что он хотел сказать что-то другое.
— «Господь предал в наши руки врагов английской республики, и слава этой победы принадлежит лишь Ему», — процитировал по памяти Гвидион.
Змейк пожал плечами.
— Вы полагаете, его следует выбросить? — иронически спросил он.
— Ну да, я понимаю… это неделикатно по отношению к… к тому, кто выдал награду, — сказал Гвидион.
— Это неделикатно по отношению к сплаву цветного золота и белой бронзы. Металл не может отвечать за то, что на нем написано, — сухо сказал Змейк.
Тогда Гвидион потоптался еще немножко перед Змейком и сказал:
— Скоро мы все превратимся в пепел. Я рад бы относиться к этому спокойно, но что-то… никак.
— Сегодня меня всерьез беспокоит пятно соуса на моем манжете, завтра я, рассыпавшись на элементы, впитался куда-то под землю. Я не вижу принципиальной разницы между этими двумя состояниями. И заметьте, Мировая война не является необходимым условием для того, чтобы перейти из первого состояния во второе.
— Но отчего моя жизнь оказалась такой короткой, учитель? — вздохнул Гвидион. — Если бы только вы могли сказать мне что-нибудь утешительное!..
— Что ж, — ровно отозвался Змейк, — пожалуй. Был некий философ, который предлагал воспринимать нашу Солнечную систему в качестве атома в составе более крупного физического тела. Он шокировал противников на диспутах, говоря: «А что, если все мы, вместе с вращающейся Землей, с Солнцем и звездами, находимся где-нибудь в хвосте огромного льва?» При такой точке зрения Земля соответствует элементарной частице. Теоретически мы можем вообразить, что в этом, большем мире также живут и действуют люди. Наши размеры по сравнению с ними бесконечно ничтожны. Означает ли это, что так же ничтожны мы сами и все, что мы делаем?
— Нет, — сказал Гвидион. Он следил за мыслью Змейка, и сердце его начинало биться ровнее. — Если бы мне сказали, что поэт, написавший «Письма с Понта», был такого размера, что мне не разглядеть его и в микроскоп, а весь Понт был шириной с волосок, это не изменило бы моего отношения к Овидию.
— Разумеется, — согласился Змейк. — А если бы вам сказали, что некий государственный деятель, действуя в своих масштабах, навел порядок на десятой части поверхности нейтрона?
— Это не уменьшает моего уважения к нему. Что делать, если его народ такого размера! Неважно, в какую из этих концентрических Вселенных ты включен, лишь бы…
— …человек был приличный, — иронически заключил Змейк. — Вы уловили нить. Далее. То, что применимо к пространству, может быть применено и ко времени. Самая короткая жизнь сопоставима со сколь угодно долгой по одному, единственно существенному параметру.
— Добродетели, — догадался Гвидион.
— Если хотите, — сказал Змейк. — Вам полегчало?
— Нет, дорогой учитель, — сказал Гвидион, — но происходящее со мной не стоит вашего драгоценного внимания.
Тут он сел на пол.
— Вы, вероятно, возвращаетесь завтра домой? — спросил Змейк, никак не проинтонировав свое высказывание.
— Да, я… к родителям. Они, наверное, там волнуются. А уж бабушка — та вообще.
— Я также намереваюсь вернуться домой, — бесстрастно заметил Змейк.
