— Мне кажется, он меня не видит, — обернулся Дар к Владигору. — Царица хочет разъединить нас, чтобы дальше я ехал один. Попробуй сам отдать ему эту баклажку.
Владигор кивнул и закричал:
— Сначала попей нашей водички, а потом будем говорить о цене!
Великан нагнулся и протянул раскрытую ладонь, в которую князь вложил неиссякаемую баклажку. Она оказалась до смешного маленькой, но исполинский воин неожиданно заинтересовался ею, вынул двумя пальцами пробку и, запрокинув голову, стал пить. Тонкая струя лилась и лилась в его глотку. Путники терпеливо ждали, пока он напьется.
— Чтоб он лопнул! — пробурчал Чуча со злостью.
— Смотрите, с ним что-то происходит! — воскликнул аскан.
Действительно, голые ноги великана начали темнеть и набухать, из них стала сочиться вода. Затем водой пропитались его живот и грудь. И вдруг рука, держащая баклажку, отделилась от плеча и рухнула наземь. За ней скатилась голова, превращаясь в мокрый песчаный ком. И наконец все гигантское тело грозного воина рухнуло, став грудой сырого песка.
Путники как завороженные смотрели на эту песчаную гору, не в состоянии поверить, что она еще минуту назад была живым существом.
— Вот оно, хваленое могущество царицы, — произнес Владигор. — Все оно ненастоящее, мнимое и может в любой момент рассыпаться в прах.
— Баклажку жалко, — отозвался Чуча. — Поди откопай ее теперь!
— Да, времени на это у нас нет, — кивнул князь. — В путь, друзья!
До вечера они скакали по едва заметной дороге на северо-запад. Аскан то и дело оглядывался назад, но все было спокойно, никто их не преследовал. Не преградили им путь ни Змеиная Река, ни Огненный вал. Неужели, подумал Владигор, отпускает их Великая Пустошь и больше не грозит гибелью? Все же он заставил себя не забывать об осторожности и быть готовым ко всяким неожиданностям. Долго ждать не пришлось.
Было уже сумеречно, и Владигор присматривал среди невысоких скал удобное место для ночлега, как вдруг Дар и Чуча одновременно повернули в сторону от дороги и поскакали влево.
— Эй, куда? — крикнул им вдогонку князь.
Но те и сами уже остановились, поджидая, когда к ним подъедут Владигор и аскан.
— Куда это вы рванули одни на ночь глядя? — удивленно спросил Владигор.
— Я не собирался, — ответил Дар чуть растерянно. — Это Пятнышко в сторону поскакал. Может, дорогу вспомнил?
— А я сам не знаю, как повернул, — пробормотал Чуча и похлопал по животу. — Здесь вдруг что-то екнуло. — Хлопок получился звонким, и подземельщик вытащил из-под ремня Книгу пророка Смаггла. — Вот оно что, князь! Вдвоем с Дарием мы ошибиться никак не могли. Нам туда надо! И пророк Смаггл то же подсказывает!
Владигор помолчал и произнес:
— Пожалуй, ты прав. Поедем туда, куда вас чутье повело.
Аскан стоял молча и настороженно прислушивался.
— Ты чего? — спросил его Чуча. — Аль услышал кого?
— Нет, — покачал головой айгурский певец. — Но мне все кажется, что кто-то за нами наблюдает.
— Может, и так, — согласился Владигор. — Держите ухо востро. Морошь еще проявит себя, мне тоже чутье подсказывает.
Спустя час они остановились и расседлали лошадей. Аскан достал из мешка связку сухих веток и разжег маленький костерок. Чуча похвалил его за запасливость и уселся подле огня.
— Может, ты и водички с собой захватил? — спросил он с надеждой, облизывая пересохшие губы.
— Нет, — покачал тот головой. — Мы так привыкли к баклажке Дара, что о воде и не подумали.
— Как знать, может, и к лучшему, — отозвался Владигор. — Неизвестно еще, какой бы нас водой Морошь напоила.
— Жаль баклажку, — вздохнул Чуча и вытащил из-за пояса Книгу пророка Смаггла, — «Ключ от Восточных ворот Великая Пустошь хранит…» — прочел он негромко. Затем повернулся к аскану: — А ведь царица-то знала про тебя. И про песню твою знала. Что за песня, про что она?
— Думаю, вон про него. — Певец кивнул на Дара, который, размышляя о чем-то, прогуливался поодаль.
К ним подсел Владигор:
— Как ты мне пел тогда, в яме? «Приди же тот, кто не знает лжи, и маленький камень в большой вложи…»
— Тот камень Алат упрятан в земле, — тихо пропел аскан. — Небо грустит без него во мгле. Приди же тот, на ком крови нет, открой темницу, где спрятан свет…
Все трое замолчали, глядя на пляшущие язычки огня, которому недолго оставалось гореть, — слишком немного сучьев уместилось в мешке аскана.
Дар, побродив вокруг, направился к Пятнышку, который отошел далеко от костра и стоял в неподвижности. Подойдя к коню, мальчик вздохнул и обнял его за шею. Пятнышко фыркнул и отстранился.
— Ты что, Пятнышко? — спросил Дар и вдруг увидел прямо перед собой черный вход в подземелье. Из пологой дыры веяло сырым холодом, казалось, что-то страшное подстерегает там мальчика, вот-вот выскочит наружу и схватит его. — Ты отсюда меня вывез? — спросил он шепотом. Пятнышко заржал тихо и даже как-то жалобно.
Внизу действительно что-то зашевелилось, не издавая при этом ни звука. Дар зажал себе рот, чтобы не закричать, но вдруг узнал белое платье до пят и тонкую фигуру. Из-под земли вышла знакомая девочка, вернее, девица уже. Лицо ее округлилось, ключицы больше не подчеркивали худобу, покатыми стали плечи, грудь под сорочкой мягко приподымалась при дыхании. Но глаза оставались такими же печально-приветливыми и ясными.
— Ты опять идешь за мной, — сказала она с грустью. — Такого упрямца я еще не встречала.
— А разве я у тебя не один? — спросил Дар. — Еще кто-то есть, кого ты предупреждаешь о смерти?
— Сейчас только ты у меня есть, — ответила та. — Наверное, когда-нибудь будут и другие, но тогда и я буду другой.
— Ты изменилась, — сказал Дар, невольно любуясь ею.
— Это из-за тебя. Ты стал старше, а мы ведь с тобой взрослеем вместе. Ты мне нравишься, но я не хочу, чтобы ты шел за мной под землю.
— Я не могу иначе. — Дар опустил голову. — Подскажи лучше, чего мне бояться?
— Всего, — вздохнула та. — Ты так уязвим! Твое тело не защищено от острого меча или ножа, от зубов хищных зверей, от яда…
— А мой камень? Он разве не защищал меня до сих пор?
— Ты скоро расстанешься с ним. Хорошо, если это случится по твоей собственной воле.
Дар подумал немного и спросил:
— Смерть, как ты говоришь, сопровождает всякого. Почему же только я вижу тебя и разговариваю с тобой? Как же остальные?
— Они не думают о смерти. Они столько раз могли умереть, что привыкли к ней. А ты никогда и ни к чему не сможешь привыкнуть. Ни к радости, ни к боли. Всякую твою радость будет всегда омрачать мысль, что кому-то сейчас хуже, чем тебе.
