— Только не я, — отозвался Крис. — Жизнь научила меня не верить в сказки со счастливым концом. А для того, чтобы чудо свершилось, творящий должен верить в него. Верить — а не пытаться!
— Крис…
— Иллика… Иль… любимая… Его руки соскользнули с моих плеч, и я торопливо отступила на шаг. Не хочу, чтобы он почувствовал мою боль — довольно и того, что я знаю о его рвущемся сердце.
— Иди, — прозвенел, казалось, сам воздух между нами. — Хейя валъди, миа-леройя. Они уже вошли в полосу прибоя. Иди… и не оглядывайся.
— Хейя вальди, май-лари.
— Та-айо. Прощай.
— Неправильное слово. Правильнее будет — ар-рика.
Не думаю, чтобы он понял — ар-рика хоть и переводится на большинство людских языков так же, как и ма-айо, словом «прощай», но на самом деле несет в себе совсем иной смысловой оттенок. Это вовсе не окончательное прощание, а прощание-с-прошлым — а то, что оно ставит частицу отрицания в руне «будущей встречи», означает лишь то, что встреча эта не предопределена — как и все грядущее.
Но верить и ждать она вовсе не запрещает.
Я стояла у борта и смотрела вдаль — а стоящий у самой кромки прибоя человек точно так же вглядывался в растворяющийся на горизонте корабль. Он стоял долго, очень долго, ибо ему мало было того, что корабль пропал из виду. Он опасался куда более острого взора.
И лишь несколько долгих часов спустя он, наконец, решился и, достав из кармана рубашки крохотную зеленую безделушку на тонкой серебряной цепочке, зажал ее в кулаке и — точь-в-точь как давешнюю горсть песка! — широко замахнувшись, швырнул прямо в пасть набегающего прибоя. Затем развернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь.
Наивный! Неужели он и впрямь решил, что весь мой дар был заключен в этих трех лепестках?
Нить, протянувшуюся меж нами, уже нельзя было рассечь — и когда он, вскарабкавшись на вершину дюны, все же обернулся к океану, нить эта донесла до меня слова, которые сорвались с его губ… слова, которыми и заканчиваются многие людские баллады об Авалоне. Людские — но не те, что слагал старый зануда Вальери!
— …на те холмы, в туманную даль.
Крис Ханко, идущий-по-дороге
— А я тебе говорю, парень, что ты мне не нравишься!
Голос маячившего перед моим столиком здоровяка я слышал плохо — ему мешал издаваемый стаканами шум. Нет, не дребезжание — сами стаканчики, все двадцать три штуки, нет, двадцать четыре штуки — ровным рядком выстроились на столешнице, весело подмигивая мне кругляшами перевернутых донышек. Шумели они непосредственно у меня в голове, и шум этот упорно складывался в крики чаек, мерный грохот прибоя, шуршание пальмовых листьев и шорох пересыпаемого бризом песка.
— Крис…
Так, это еще хуже! Я попытался было поднять руку, чтобы привлечь внимание местного… ик… и поведать ему о печальной судьбе… ик… двадцати четырех стеклянных братцев, тоскующих по своему двадцать пятому близнецу, — но вместо этого едва не приложился лбом о неровно обструганную доску.
— Ты что, парень, не слышишь, что я тебе говорю?! — взревел здоровяк и в подтверждение своих слов так хряпнул ладонью по столу, что все двадцать четыре стаканчика дружно подпрыгнули по меньшей мере на дюйм. — А?
Ладонь его была размером с хорошую лопату. Возможно, в один из моих лучших дней я мог бы попытаться набить рыло обладателю подобной ручищи, но сегодняшний денек таковым явно не был. А значит — лететь мне со ступенек салуна мордой в грязь и лужи… возможно, даже не один раз. Дождя, кстати, не было уже дней десять, так что насчет содержимого луж иллюзий строить не приходится — конская моча. Подходящий повод убедиться, сильно ли она отличается по вкусу от здешнего пойла.
— Крис…
Ну вот, опять! Начинается!
В узком поле моего затуманенного зрения неожиданно появился новый интересный объект — угловатая бутылка, украшенная до боли знакомой черной этикеткой. Я начал было привставать, затем разглядел, что бутыль — увы! — уже не содержит даже намека на вожделенную живительную влагу, и с разочарованным вздохом плюхнулся обратно на стул. А зря.
Бутыль описала правильный полукруг в воздухе над столом и завершила его как раз на лбу склонившегося здоровяка. Лоб оказался крепче — осколки так и брызнули в стороны. Следующие секунды две не происходило ровным счетом ничего, и я уж начал было опасаться, что разбитие бутылки было единственным последствием столкновения — но тут глаза здоровяка закатились, и он, медленно качнувшись назад, с грохотом растянулся на полу.
— Зову его, зову, — ворчливо произнесла Бренда Карлсен, небрежно отбрасывая горлышко бутылки. — А он и не думает отзываться!
Высказав этот упрек, охотница уселась на стул напротив меня и аккуратно опустила новенький стетсон с серебряным шитьем на полях рядом с моей собственной шляпой — мятой, выгоревшей и лоснящейся по краям. Интересно, во всем остальном мы выглядим так же? Наверное…
— Типа надо что-то отвечать, да? — уточнил я минуту спустя.
— Неплохо бы, — усмехнулась охотница.
— Мне не давали тебя услышать.
— Этот? — покосилась Бренда на бездыханную тушу у своих ног. — Да, парень орал так, что слышно было еще на стоянке дилижансов. Чем это ты его так разозлил, а, Ханко?
— Я?!
— Ну не я же!
Мне немедленно захотелось объяснить моей собеседнице, что более мирного существа, чем я в последние две… две? Как, уже две? Ну да, две недели… не было на этой земле со времен изобретения первого револьвера. Правда, высказать это словами у меня не получилось — я в очередной раз икнул, но при этом постарался вложить в оный звук все предназначавшиеся для вышеизложенной фразы чувства.
— Все ясно! — Бренда деловито нахлобучила свой шикарный стетсон обратно и с видимым сомнением покосилась на мой головной убор — явно решая, стоит ли рисковать прикосновением к столь неопрятно выглядевшей детали туалета. — Пошли.
— Куда?
— Увидишь!
— Нет!!!
— Еще? — деловито осведомилась охотница, продолжая сжимать мою шею воистину железной хваткой.
— Нет!!! Я же сказал… буль-буль-буль.
Проклятье. У этой женщины не руки, а стальная гаррота.
Вода в поилке для лошадей была теплая и мутная, с явственным привкусом ржавчины.
— Хватит, я сказал!
— Сколько будет пять умножить на двенадцать?
— Что? Какого… шестьдесят! — поспешно выкрикнул я — и замер, глядя на собственное искаженное отражение в десятой дюйма от кончика моего носа.
— Очухался! — довольно констатировала Бренда, убирая руки — из-за чего я едва не свалился обратно в поилку. — Ну и отлично. Вот теперь, Крис Ханко, я могу спокойно сказать, что чертовски рада видеть тебя.
