Одинокий женский голос нараспев выговаривал непонятные слова, и ему не так вторили, как поддерживали низкие мужские голоса.
— …уж ты доченька моя милая, уж растила я тебя, вскармливала, вскармливала да вспаивала, любовалась я тобой, красавицей, да закрылись твои ясны глазыньки, листвяного цвета майского… ты пошто меня здесь бросила, не взяла с собою в путь-дороженьку, что во Ирий-сад ведёт-уводит всех… не догнать тебя мне, мое дитятко…
Гархем слушал так внимательно, что один из охранников не выдержал и тихо спросил.
— Вы… понимаете?
— Это похоронная песня, — пожал плечами Гархем, — вряд ли, конечно, вой осмысленный, но… пускай. Скоро они сами замолчат. Если это вас раздражает, закройте дверь. На сегодня инцидентов хватит.
Охранники понимающе кивнули. Разумеется, никаких своих соображений они не высказывали и вопросов не задавали, но когда Гархем ушёл, они закрыли дверь, чтобы не слышать непонятное и от того ещё более страшное унылое пение.
— Вот заведётся такая сволочь, — сказал один, — и всем от неё только неприятности. И почему его сразу не уволили?
Второй вместо ответа молча показал раскрытую правую ладонь.
— Во-во, там они творили, что хотели, и здесь…
— Ну, положим этому теперь, — не выдержал молчания второй, — надолго хватит.
— Выжил он?
— Гархем подоспел, а то бы загрыз его парень, — надзиратель усмехнулся. — Нас, войсковиков, до точки доводить тоже опасно, зубами рвём, где оружия нет.
— Да, сам дурак, нарвался.
— Напросился, — поправил собеседник, — ты вспомни, бывало, и там напрашивались.
— Бывало. Но неужто избавились мы от него?
— Сторрам такого урона не потерпит. Как-то ещё волосатики завтра на работу выйдут.
— А! — первый пренебрежительно взмахнул рукой, — повоют и всё. Кишка у них тонка, по серьёзному за дело взяться.
— Или до точки ещё не дошли, — задумчиво ответил второй. — Сегодня, когда они всей толпой попёрли, думал уже всё, конец. Ну, скольких я уложить успею? А остальные так по тебе и пойдут.
— Ладно, хватит, давай выпьем что ли?
— Чаю?
— Пока Гархем не лёг, другого нельзя. Посмотри, как они там?
— Успеется.
Надзиратели принялись за чаепитие.
Кису отвыли, и в спальнях наступила тишина, обычная ночная с храпом, сопеньем, стонами и сонным бормотаньем, но сегодня ко всем этим привычным звукам добавились всхлипывания. Плакали многие.
* * *
22.04. - 7.05.2002; 24.06.2010
…там же и тогда же…
…темно, почему так темно? Он ослеп? Выжгло глаза? Вспышка перед глазами и темнота… лицо горит, будто содрали кожу. Глаза, целы ли глаза?… но поднять руку невозможно, со всех сторон холодный твёрдый металл, он почему-то знает, что это металл, а не камень, что это не завал в Чёрном Ущелье. Откуда? Знает и всё. Он… кто он?… Гаор Юрд… старший сержант… нет, не то, это не то… Рыжий… да, он Рыжий… тоже не то… нет… Материно имя… Как мать звала? Мать… моя мать… как звали? Не помню… ничего не помню… холодная тяжесть на груди, давит, не даёт вздохнуть… больно… тяжело дышать…
Он захрипел, теряя сознания в безуспешных попытках вдохнуть, шевельнуться, и специальные пружины, отзываясь на его судороги, плотнее прижали к нему пластины, умело выгнутые по контуру человеческого тела.
Наступило беспамятство, но он продолжал биться, пока окончательно не потерял сознание и застыл в мёртвой неподвижности. Время текло неощутимо и незаметно, вернее, его вообще не было…
Выслушав Гархема, Сторрам озабоченно сжал губы и так посидел, обдумывая дальнейшее.
— Да, — наконец, принял он решение. — Благодарю, Гархем, вы всё сделали правильно.
— Благодарю, полковник.
— Не за что. Его пистолет у вас?
— Да, если вы думаете об отпечатках…
— Нет, я не собираюсь давать делу столь официальную окраску. Умышленное уничтожение чужого имущества — вполне подходящая статья.
— Но он хочет…
— Он может хотеть что угодно, Гархем. Нанесённый им урон должен быть восполнен, и если он не хочет годами выплачивать мне компенсацию за причинённые им убытки, то согласится на мои условия.
— Он не согласится, полковник. Я ему достаточно доходчиво всё объяснил, — Гархем позволил себе улыбнуться, — меня бы понял любой раб, даже поселковый дикарь.
Сторрам тоже улыбнулся.
— Да, я согласен с вами, Гархем, среди них много гораздо более сообразительных. Я не собираюсь его уговаривать. Просто нужен другой объясняющий. Чьи слова дойдут лучше.
— Вы знаете его?
— Да, Гархем. Я уже связался с ним и, разумеется, он не отказал мне в маленькой и необременительной для него услуге.
— Когда?
— Завтра. Пригласите этого идиота-спецуру, — Сторрам всё-таки сорвался, но Гархем сделал вид, что не заметил, и Сторрам, мгновенно овладев собой, продолжал уже спокойно, — ко мне в двенадцать.
— А…
— Третий, — Сторрам улыбнулся, — и главный собеседник пройдёт через магазин. Больше инцидентов нет?
— Нет, полковник, работа бесперебойна.
— Отлично.
И они перешли уже к чисто производственным и финансовым проблемам.
Трое суток. Сегодня кончаются первые. Ни шума, ни веселья обычного вечернего отдыха. Лежат на койках, чинят одежду, в умывалке молча курят без обычного трёпа. Слишком страшным, небывало страшным был выходной. Убивали и умирали и раньше, каждый такое не такое, но видал. И трупы, и как живого трупом делают. И такие сволочи надзиратели попадались, но чтоб такое…
Мастак, разложив свои инструменты, сидел среди них, праздно сложив на коленях руки. Бесцельно бродил по спальне, зачем-то трогая стояки, Тарпан. Лежал у себя на койке, спрятав голову под подушку, Зуда. Аккуратно заправленная, как никто больше не умел, койка Рыжего, словно притягивала всех, но взглянув на неё, тут же отводили глаза. Слишком несбыточна надежда. Что там сутки, на час в ящик запирали, так когда оттуда вынимали, уже не в себе были, один, грят, сутки пролежал, так и ослеп там и умом тронулся. Его как выпустили, так в тот же вечер в печку и увезли. А здесь трое суток. Может, он и помер уже там, так ведь даже ни обмыть, ни отвыть по-людски не дадут.
Ворон лежал на своей койке, закинув руки за голову и разглядывая испод верхней койки. Не было ни горя, ни отчаяния, только усталость. Хотя работа у него сидячая, по специальности, но тело ломит, будто он опять весь день мешки таскал. И в голове ни одной мысли, серая пустота.
Старший вернулся из умывалки, оглядел тихую, будто и впрямь покойник тут же лежит, спальню и решительно тряхнул головой.
