— Хороший строй. Для отступления. — Голос Трясучки иссох в Виссерине до гортанного шёпота.
Витари фыркнула. — Если и есть дело, с которым Рогонт знает как справиться, то это отступление. Натренировался.
— Кто-нибудь, зацените иронию, — прокомментировал Морвеер, с лёгким налётом презрения наблюдая за шествующими мимо солдатами. — Сегодняшние бравые легионы, спасаясь, переправляются по последним остаткам вчерашней павшей империи. Вот так всегда с воинской славой. Высокомерье плоть бысть.
— Невероятная глубина мысли. — Муратто вздёрнула губы. — Да, путешествовать с великим Морвеером одновременно и приятно и поучительно.
— Я и мыслитель, я и отравитель. Тем не менее, умоляю вас не переживать, мои комиссионные покрывают оба призвания. Оплатите лишь мой безграничный внутренний мир, а яд пойдёт бесплатным довеском.
— Нашему везенью настолько не будет конца? — скрежетнула она в ответ.
— А начало-то у него будет? — проворчала Витари.
Группа сократилась до шести — и донельзя раздражительных — спутников. Муркатто, капюшон натянут, изнутри торчат прилизанные волосы, видны лишь острый нос, подбородок и сурово сжатые губы. Трясучка, половина головы до сих пор перевязана, а другая — молочно-бледная, единственный глаз окружён тёмным кольцом. Витари, сидит на перилах, вытянула ноги, упёрла плечи в обломок колонны и запрокинула веснушчатое лицо навстречу солнцу. Морвеер, мрачно глядит на вспененую воду, рядом прислонилась его ученица. И, конечно, Дружелюбный. Шестеро. Коска мёртв. Вопреки своему имени, Дружелюбному редко удавалось долго хранить дружбу.
— Говоря об оплате, — загудел Морвеер, — нам надо бы навестить ближайший банк и составить вексель. Ненавижу долги, стоящие между мной и моим нанимателем. От них горчит наше во всех иных вопросах медово-сладкое взаимопонимание.
— Сладкое, — хрюкнула Дэй с набитым ртом, хотя невозможно было определить, говорит ли она о взаимопонимании или о своём пирожном.
— Ты задолжала за мой вклад в кончину генрала Ганмарка, не первостепенный, но жизненно важный — поскольку избавил тебя от участия в твоей собственной кончине. Таже мне необходимо заменить столь халатно утраченное в Виссерине оборудование. Нужно ли мне снова указать на то, что если бы ты позволила мне убрать наших мутных крестьян, как желал я, не было бы…
— Хорош, — прошипела Муркатто. — Я тебе плачу не за перечисления моих ошибок.
— Полагаю, эта служба тоже идёт бесплатным довеском. — Витари соскользнула с перил. Дэй проглотила последнее пирожное и облизала пальцы. Все готовы двигаться дальше, за исключением Дружелюбного. Он стоял, рассматривая воду внизу.
— Пора выдвигаться, — произнесла Муркатто.
— Да. Я иду назад в Талинс.
— Ты — чего?
— Саджаам посылал мне вести, но здесь записки нет.
— До Талинса долгий путь. Идёт война…
— Это же Стирия. Тут всегда война.
Настало молчание, пока она рассматривала его почти полностью скрытыми капюшоном глазами. Остальные глядели, не выказывая особых переживаний по поводу его ухода. Ни люди, ни он сам как правило не выказывали ничего подобного. — Ты твёрдо решил? — спросила она.
— Да. — Он повидал пол-Стирии — Веспорт, Сипани, Виссерин и множество сельской местности меж ними — и возненавидел всё разом. Он чувствовал себя вялым и боязливым, сидя в курильне Саджаама и мечтая о Безопасности. Теперь же те далёкие дни — запах шелухи, бесконечные карты и глумливые подколки, обыденная работа по сбору денег, редкие мгновения предсказуемого и строго упорядоченного насилия — казались каким-то счастливым сном. Здесь, снаружи, всё было не его — каждый день под разным небом. Муркатто была самим хаосом, и с него её довольно.
— Тогда вот, возьми. — Она вытащила из плаща кошелёк.
— Я здесь не ради твоих денег.
— Всё равно, возьми. Тут намного меньше, чем ты заслужил. Может облегчит тебе путь. — Он позволил ей вложить кошелёк в его ладонь.
— Пусть за тобой стоит удача, — сказал Трясучка.
Дружелюбный кивнул. — Сегодня мир творит цифра шесть.
— Тогда пусть за тобой стоит шесть.
— И будет, хочу того я или нет. — Дружелюбные смахнул краем ладони кости, бережно обернул их тканью и укрыл во тьме внутреннего кармана куртки. Не оглядываясь он нырнул сквозь выстроившуюся на мосту толпу, и поплыл против течения потока солдат, над бесконечным течением вод. Оставив и то и другое позади он выбрался в меньшую, захудалую часть города на западном берегу реки. Он будет коротать время, считая число пройденных шагов до Талинса. После прощанья он уже проделал триста шестьдесят шесть…
— Мастер Дружелюбный! — Он дёрнулся и резко повернулся кругом, зачесались руки, готовые метнуться к ножу с тесаком. Некто лениво облокотился о косяк наружной двери, скрестив руки и сапоги. Лицо полностью в тени. — Каковы шансы встретить тебя здесь? — Голос прозвучал ужасно знакомо. — Ладно, тебе поди лучше моего известна их вероятность, но мы можем сойтись на том, что шанс выпал несомненно счастливый.
— Можем, — произнёс Дружелюбный, начиная улыбаться по мере узнавания кто это.
— Ага, у меня чувство, будто бы выпала пара шестёрок…
Колокольчик зазвенел, когда Трясучка толкнул дверь и шагнул в лавку — с Монзой за спиной. Внутри темно и тускло, свет проникал сквозь окно пыльными столбиками и проходил через мраморный прилавок, затенённые полки поперёк стены. Позади, под висячим светильником стояло большое кресло с кожаным воротником, чтобы можно было положить туда свою голову. Оно могло бы выглядеть приглашающим, если бы не ремни, чтобы удерживать сидящего. Подле на столе по струнке выложен аккуратный ряд инструментов. Лезвия, иглы, пинцеты, зажимы. Орудия костоправа.
Недавно эта комната вполне могла бы ввергнуть его в холодный трепет, весьма соответствующий его имени, но не теперь. Его глаз выжгли с лица напрочь и уроки пошли впрок. Наврядли в мире остались ещё какие-то ужасы. Воспоминание о том, каким он был прежде робким заставило его улыбнуться. Боялся всего на свете. Улыбка упёрлась в громадную рану под перевязкой и обожгла всё лицо, поэтому он перестал.
На звук колокольчика, скрипнув боковой дверью, вышел мужчина нервно потирая ладони. Мелкий и темнокожий, с извиняющимся лицом. Встревоженный, вдруг они здесь, чтобы ограбить его, что более чем вероятно, в связи с армией Орсо на подходе. Все в Пуранти казались встревоженными, напуганными потерять всё что у них было. Кроме самого Трясучки. Ему терять было нечего.
