Видно было, что тот хотел промолчать, но не сдержался.
— В лесу, Леща, в лесу, — сверкнули в темноте белые зубы. — Таких бойцов можно найти только в настоящем русском лесу. В таком лесу, где даже днем темно от высоких и здоровенных деревьев; где овраги такие, что на их дне и летом можно неплохо подмерзнуть…
Прошло наверное с час времени, как из кустов вылезла перемазанная в земле голова, а следом и все остальное тело. Под ноги капитану мягко звякая железом легла связка оружия — пара карабинов с подсумками, пулемет с патронной коробкой (пост, кажется, выпотрошили) и один пистолет, отливающий хромом.
— Как-бы шум не поднялся, — смотря на гору оружия, с тревогой произнес Алексей. — Не надо было здесь ничего трогать, — Смирнов вопросительно посмотрел на своего человека.
— Прямо перед нами какая-то пехотная часть расположилась. Скорее всего недавно подошли. Они даже толком расположиться еще не успели. Ящики, бочки кругом, — глухо доложил первый боец, лицо которого было почти полностью скрыто маской маскировочного халата. — Напрямик нам не пройти… Мы в сторону реки махнули и там пост на передовой в ножи взяли. Вон унтера притащили… Как там шум поднимется, можем проскочить».
Тогда в темноте и запале Алексей не сразу обратил внимание на то, чтои капитан со своими бойцами и они между собой практически не разговаривали. Конечно, все они были не на дружеских посиделках, где можно было без опасения горло драть… Но все же! Ни звука, но слова, ни полслова произнесено ими между собой не было! Как это было все понимать?! Сейчас, сидя в землянке, когда буквально в десяти метрах располагались твои товарищи с оружием, он пытался как-то объяснить все эти странности, но у него никак не выходило…
«Все это было, действительно, похоже на волшебный сон. Разведчики были не глухонемыми; они прекрасно слышали и разговаривать с самим лейтенантом, но в между собой была тишина». Алексей вспоминал их скрытые непонятными балахонами фигуры, надвинутые на лицо капюшоны, темные словно обожженные руки… Вот перед ним застыл первый боец, настороженно водя автоматом перед собой. Сразу же насторожились остальные — капитан и второй разведчик, не сговариваясь присели и стали внимательно всматриваться в темноту.
— Что же, черт побери, происходит? — непроизвольно прошептал он, медленно потирая руки друг об друга. — Чертовщина какая-то.
Перед его глазами вновь начала проявляться давняя картинка. «Пробиравшийся через кусты боец немного замедлил шаг. Левой рукой он попытался на ходу поправить сбившуюся лямку вещмешка, но та никак не давалась. Алексей только потянулся помочь, как из-за его спины вынырнул второй и молча поправил лямку».
— Видать славно сработались…, - пробормотал он, продолжая не отрываясь смотреть на пылавший огонь. — Давняя связка.
Глава 80
Отступление 33.
Реальная история.
Дело № 72-Б 1/4
«… Когда перед нами зачитали постановление товарища Маленкова (16 апреля 1942 г.) о начале нового этапа индустриализации («индустриализации нового типа, которая не знакома ни человеконенавистнической фашисткой Германии, ни западному капиталу, … это перестройка всего экономического организма государства с средневековых, рутинных рельс на новый, человечный принцип…», цитата), указанное лицо высказало недовольство этим. Он (Захаров Олег Георгиевич, мастер сушильного цеха керамической посуды) сказал, что «все это одни бесконечные разговоры и от них никакого толку не будет. И так приходится гнуть хребет по 15–17 часов в сутки, а что будет потом…». Мы, Акинфеев С.К., Петров С.Т., Магдеев И.Р., стоявшие рядом, в корне с ним не согласны и сообщаем, что только дальнейшее развитие советского экономического строя через новый индустриальный виток отвечает социалистическому пути развития и приближает коммунизм…
Кроме того, им же было высказано сомнение в словах товарища Маленкова о том, что «необходимо выстраивать совершенно иные отношения с Природой, отходит от варварского и производственного к ней отношения и переходить к бережному» (цитата). Захаров Олег Георгиевич сказал, что «человек — есть царь природы и должен поступать так, как ему хочется».
Вышеизложенное написано мною собственноручно. Член ВКП(б) с 1920 г. Акинфеев Степан Кузмич. (в самом низу листа замысловатая роспись с разными загогулинами и закорючками)»
Отступление 34.
Реальная история.
Маленков Г. М. Воспоминания о былом. — Москва, 1974. [отрывок]
«… По прошествии стольких лет, когда история отринула всю шелуху и оставила лишь настоящее и неизменное, я с полной уверенностью утверждаю, что он (И. В. Сталин), действительно, был великим человеком. Его величие, как это ни странно для всех нас, в том числе и для меня, заключалось отнюдь не в выдающемся организаторском, дипломатическом или военном таланте, хотя все это, несомненно, было и сыграло свою определяющую роль. Суть в том, что Иосиф Виссарионович был исключительно прозорлив! Пусть даже это прозвучит кощунственно, но многие его идеи был по-настоящему пророческими!
… Тот вечер, 26 ноября 1941 г., мне запомнился на всю жизнь. Даже скажу больше, эта дана отмечена в моем личном календаре наряду с трагическим 22 июня… Примерно в десять часов в дверь моей квартиры постучали. Столь поздний визит меня не удивил — шла война и часто возникали дела, решение которых требовало моего личного присутствия. Странным были только то, что за дверью был один из охранников товарища Сталина. Первой мыслью было лишь одно — случилось что-то страшное! Уместно ли будет сказать, что к счастью ничего страшного не произошло, или нет, я не знаю, так как в эти самые часы советские солдаты из последних сил сдерживали немецкие орды на подступах к Москве.
Товарищ Сталин ждал меня в своем кабинете с неизменной трубкой в руках. Увидев меня, он произнес:
— Георгий Максимиллианович, проходите, садитесь, — рукой он коснулся ближайшего к себе стула. — Извините, что так поздно.
Признаюсь, я немного ошарашен тем, что больше никого к кабинете не было. Обычно, при изменении военной обстановки в его кабинете всегда было много военных. В этот же раз не было никого — ни Шапошникова, ни Жукова, ни Тимошенко.
— Мне нужно с вами серьезно поговорить, — в те минуты я даже и представить не мог, о чем товарищ Сталин мог со мной говорить. — Речь пойдет о том, что будет потом…, - он сделал небольшую паузу и слегка встряхнул трубку. — Потом… после войны.
Отмечу, тогда я не просто не знал о готовящемся контрнаступлении, но и даже не думал о такой возможности. Поэтому моей первой мыслью было лишь одно — какое, к черту «потом, когда немцы почти ходят у самого нашего носа?
— Я понимаю, товарищ Маленков, что ваша голова сейчас забита войной и всем, что с ней связано, но никогда не забывайте, что настоящий руководитель, должен не только только правильно реагировать на происходящее, но и предвосхищать, а лучше строить это самое настоящее так, как это ему необходимо!
В ответ я ничего толком не произнес. Как помню, мне удалось выдавить из себя что-то невнятное, но на большее меня просто не хватило.
— Сейчас наше государство и весь советский народ ожесточенно, напрягая все свои силы, борется с крайне сильным и коварным врагом. Этот враг подгреб под себя почти всю Европу и заставил работать ее промышленность и населения на удовлетворение своих нужд, что не менее страшно и опасно для нас. Однако, я уверен… — тогда мне совершенно случайно удалось поймать его взгляд и замечу, он был очень странным. — не усталым, не яростным, скорее даже мудрым, всезнающим каким-то. — Мы победим Германию.
Зачем он говорит все это мне, подумал я. Хочет выговориться?
— Мы победим Германию, — вновь повторил он, подходя к плотно зашторенному окну. — А что потом? Что будет после нашей победы? Вы, Георгий Максимиллианович, задумывались об этом? Как будет строиться наша внутренняя политика? Как дальше будем жить?
