И всё же он подгонял эдиремов самую малость… А потом ещё немного… И ещё немного…
На четвёртый день, как раз незадолго до темноты, они добрались до другой реки. Эдиремы начали переходить. Ульдиссиан был предельно осторожен и расставил нескольких часовых.
Однако оказалось, что опасения его излишни. На них не напали, и никого не поймали у реки. Когда последний человек перебрался, Ульдиссиан отдал приказ идти дальше, тогда как сам стоял и осматривал область реки не только своими глазами.
И по-прежнему ничего не было.
Было бессмысленно тратить последние немногие минуты тусклого света, чтобы отдалиться от такого очевидного источника воды. С неохотой Ульдиссиан объявил привал. Он обозначил обычный периметр и затем, припоминая недавнее нападение, разместил дополнительных часовых чуть глубже в джунглях. Все его стражи поддерживали друг с другом связь.
Даже сделав это, он подозвал Сарона для ещё одной меры предосторожности:
— Я хочу, чтобы ты нашёл себе четыре помощника и вместе с ними организовал непрерывный дозор самого лагеря. Ищите при помощи своего разума. Нужно докладывать о любом ощущении, которое покажется необычным.
— Да, мастер Ульдиссиан. Я прекрасно понимаю, — тораджанец поклонился и немедленно пошёл за остальными. Ульдиссиан поклялся, что сменит их Йонасом и новой группой спустя пару часов. Он хотел, чтобы у всех его часовых была свежая голова.
Но по ходу ночи Ульдиссиан думал о том, уж не расшатаны ли его нервы. Чем ближе они подбирались к столице, тем тяжелейшим грузом ложилось на него его задание. Было очень даже возможно, что столкновение с магическими кланами побудит последние, по крайней мере, временно, примкнуть к Инарию. Лучше уж враг, которого они думают, что понимают, чем неизведанные и непредсказуемые силы Ульдиссиана.
Он должен будет донести до них, что, если эдиремы будут разбиты, они окажутся в куда худшем положении.
Но всё это подождёт, пока они доберутся до места назначения. Ульдиссиан наконец отдался своей усталости, последние его мысли касались предпринятых чрезмерных мер предосторожности. Это были всего лишь его нервы…
Яркий белый свет внезапно хлынул ему в лицо, ослепляя его. Ульдиссиан вскрикнул, но его голос был так приглушён, что он едва мог слышать его. Он потянулся мыслями к Серентии и остальным… Но не мог их найти.
Существовал только свет… Только свет, из которого постепенно стала проступать дивная фигура, и стало ясно, что свет исходит от неё. Ростом гораздо выше человека, он уверенно направился к Ульдиссиану, его нагрудник сверкал, а завитки силы в чистом виде, которые служили ему крыльями, горели радугой ярчайших оттенков.
Приблизившись к сыну Диомеда, он превратился в лидера Собора Света, в Пророка.
— Ульдиссиан уль-Диомед, — раздался музыкальный голос. Юноша стоял примерно на одном уровне с фермером, но это не мешало ему взирать на него свысока. Светящиеся серебристо-голубые глаза проникали в самую душу Ульдиссиана, заставляя человека чувствовать, что он ничего не может скрыть. — Моё заблудшее дитя…
Ульдиссиан запоздало вскочил на ноги. Он заглянул в красивое, совершенное лицо Пророка, — нетронутое шрамами, бородавками или даже малейшей бородкой, — которое было окаймлено блестящими золотыми локонами, доходившими гораздо ниже плеч.
— Я не твой прислужник, Инарий, и уж точно не твой сын!
— Нет, — согласилась прекрасная фигура с обворожительной улыбкой, демонстрирующей идеальные зубы. — Но ты далёкий потомок моего даже ещё более заблудшего сына, который теперь называет себя Ратмой.
Ульдиссиану рассказывали о его кровном родстве с ангелом, но если таковое и было, то оно было таким же далёким для него, как родство между ним и скотом, которого он растил на ферме. Если Инарий хотел затронуть струну родственной связи, то ангел сильно промахнулся.
— Я не радею за воссоединение семьи, — отметил Пророк с поразительной проницательностью, — но я пришёл предложить тебе руку, которая дарует тебе прощение даже теперь. Тебе не нужно продолжать этот путь бесконечного греха, сын мой. Я всё ещё могу простить тебя.
Ульдиссиан мог счесть его заявление простой дерзостью, если бы не раздражающий факт, что не только нельзя было дотянуться до остальных, но даже самого лагеря нигде нельзя было найти. Ульдиссиан был целиком окружён светом, исходящим от его противника. Даже когда он сделал шаг назад, ничего не произошло. Сама земля была окутана божественным светом.
— Видишь ли, — продолжал Инарий, покровительственно разводя руки, — больше нет причин продолжать кровопролитие. Исход един. К тому же, это не целиком твоя ошибка. Это она сбила тебя с пути истинного, та, которую не стоит называть, и твои ошибки обусловлены всего лишь твоей врождённой неполноценностью. Ты смертный — ты слабый. Это не оскорбление: все люди слабы. Вот почему к свету их нужно вести.
Не столько слова, сколько что-то в тоне Пророка, в его манере поведения, в самой его сущности заставило Ульдиссиана возжелать поверить ему. Он чувствовал примерно то же самое, когда сошёлся с демоном Люционом, скрывающимся под маской лидера Триединого. Только Инарий был в тысячу раз мощнее. Ульдиссиана обуяло желание упасть на колени и молить о прощении…
«За что? — вдруг пришла ему мысль, и его ярость мигом сожгла всё благоговение перед ангельской фигурой. — Ни о чём этом я не просил!»
— Ярость — это любовница демона, мой славный Ульдиссиан. Отдаться ей — значит позабыть разум и сердце.
— Прибереги свои наставления! Что ты сделал с ними? Где остальные?
Пророк одобрительно кивнул.
— Забота… Что ж, это положительная черта. Ты упорно заботишься о тех, кто по ошибке пошёл за тобой, ведь твоё решение может пасть проклятием и на них тоже.
«Серри! Мендельн! Йонас! Сарон!» — Ульдиссиан не улавливал следов никого из них.
Он бросился на Инария, одновременно призывая свои силы. Однако Пророк больше не находился там, где Ульдиссиан ожидал его найти. Ангел оказался чуть сбоку. Он равнодушно наблюдал выпад человека.
— Ярость ведёт только к большему бесчестью и беде, Ульдиссиан уль-Диомед. Она не просто оставляет тебя лежать в грязи, но покрывает ей тебя навсегда.
Снова вскакивая, Ульдиссиан пристально взглянул на благообразную фигуру. Он ждал, что пламя вспыхнет вокруг ангела и, если не причинит ему вреда, то хотя бы собьёт самодовольную ухмылку с безукоризненного лица.
Но ничего не произошло.
— Теперь ты видишь, каковы твои шансы, дитя моё. Тебя и твоих ближних ждут только смерть и проклятье, если только ты не станешь искать прощения. Продолжай идти путём греха, и ты осудишь их всех. Ты этого хочешь? Хватит ли тебе на это самомнения?
