- Здравствуйте! З виткиля будете? Мобудь притомились? Як не спешите, то заходьте, та вечерить вже пора.
Мои нервы при встречах с незнакомыми людьми всегда были напряжены, потому ласковые слова незнакомой женщины прозвучали для меня голосом ангела. Я долго не заставил себя упрашивать. Вошли в дом. Я, как положено бедным людям, сел ближе к дверям, всем своим видом старался показать свою покорность и зависимость от хозяйки. Такое самоуничтожение многим хозяевам нравится, и они часто становятся добрее. Не надоедая мне лишними расспросами ради любопытства, она вежливым тоном попросила меня садиться ближе к столу. Я сел. Хозяйка накрыла на стол. Накрывая на стол, хозяйка все приговаривала:
- До чего же это ты худой такой? Да и молодой совсем. Куда и откуда идешь? Чего говорят про войну в других краях и скоро ли она кончится?
Вопросы у всех были одинаковы и, отвечая на них, иногда к ответу добавлялось немного обнадеживающего вымысла. Иногда удачные ответы приводили хозяев в хорошее настроение, и хозяева дома становились участливее, старались такого гостя угостить получше.
В самый разгар моей трапезы в комнату вошел хозяин дома, мужчина лет пятидесяти, хмурый и молчаливый. Поздоровавшись, он, не глядя на меня, молча прошел в соседнюю комнату. Через минуту вышел с кисетом самосада. Бросил его на стол, и сказал:
- Закуривай.
Сам сел рядом на лавке. Хозяин был молчалив, и беседу все время направляла хозяйка. Бывают же такие семьи, где в доме всеми делами заправляют жены. Муж в таком доме есть живое существо, которое в дом приносит только зарплату. Другие домашние дела его интересуют мало. Он верит в непогрешимость своей жены, жена там есть тот стержень, вокруг которого вертится весь дом. Она в доме есть законодатель, министр финансов и юстиция. Среди таких женщин часто встречаются весьма впечатляющие особы. Моя хозяйка меня почти ничего не спрашивала, зато сама рассказывала о войне, о немцах, о Красной Армии. Ее старший сын служил под Ленинградом в артиллерии. Сама она сколько могла, помогала военнопленным. Кормила их, снаряжала в дорогу, лечила раненых и больных. В ее доме долгое время находился раненый комиссар. Она вылечила его, и потом он ушел к своим.
После еды захотелось спать. Это заметила хозяйка. Она объяснила, что по приказу немцев в дом никого из незнакомых пускать нельзя, поэтому постелет мне в сарае не сене, куда я и отправился ночевать. Через несколько минут я лежал на сеновале, вдыхая аромат свежего сена и, под звуки дождя, барабанившего по крыше, располагался на ночлег. Спать на сеновале, на свежем и пахучем сене, очень приятно. Особенно в непогоду, как в тот вечер. Вокруг дождь, сверкает молния, тяжелые раскаты грома заставляют вздрагивать, а ты лежишь себе под крышей в сухом сене, и ничего тебе не страшно. Лей дождик, сколько угодно. Меня все равно не намочишь. А монотонное шуршанье дождя по крыше благотворно успокаивает нервы и убаюкивает. В такой момент в полной мере ощущаешь превосходство человека над природой. Вскоре я уснул.
Утром гостеприимная хозяйка хорошо накормила меня. Дала старую, но еще крепкую рубашку, которую я здесь же переодел и, с чувством большой благодарности, покинул гостеприимный дом. Когда начинаешь день с хорошим настроением, а окружающие люди желают тебе удачи, то весь день будет удачным. С хорошим настроением шагал я по дорогам Харьковщины и подсчитывал пройденные километры. Их осталось позади много. Впереди же предстояло пройти Белгород, Курск, Ливны, а дальше фронт. Где в данный момент находится фронт, всегда можно было узнать из немецких газет. Там же были и карты, довольно точно определяющие линию фронта, чем я и пользовался. Дорога моя была еще длинная, времени непочатый край, а свободный от дела мозг сам машинально просматривал и анализировал прошедшие события. В этот раз мои мысли были заняты гостеприимной хозяйкой и логикой ее поведения.
В школе меня всю жизнь уверяли, что все богатые люди стоят за капиталистов, и все они против советской власти. Советская власть защищает людей бедных, потому все бедные за Советскую власть, которую они для себя и завоевали. Гостеприимные хозяева, где я ночевал, были богатые люди, но они были самые что ни есть наши советские люди. Почему? Как все это понимать? Ведь хозяйка со слезами рассказывала, как они голодали в 33 году. Как ее голодный сын мечтал стать трактористом, потому что трактористы едят хлеб ежедневно и без мякины. В 37 году их семья осталась без отца, которого объявили врагом народа и посадили в тюрьму. Позже его оправдали и отпустили. Но пострадавший после этого сделался молчалив и неразговорчив. Говорит, что сильно били на допросах. Когда хозяйка все это рассказывала и свой рассказ подкрепляла слезой, мне казалось, что я для ночлега выбрал не очень подходящее место. Однако позже, когда она стала ругать немцев за их зверства, посылая им тысячу чертей в печенки, я терялся. Мои школьные познания морали богатых и бедных не выдерживали экзамена на практике, в жизни. Видимо было что-то еще и другое, чего я не знал. Было много неразрешенных вопросов, которые требовали ответа теперь же. Все-таки мир устроен здорово. Одни умные люди придумывают идеи, другие, быть может и не совсем глупые, отстаивают эти идеи, даже умирают за них. Причем умирают как раз те, кто и читать-то их подчас не умеет. Разделение обязанностей.
Интересно было бы узнать, согласились бы умереть за свои идеи те, кто придумал их? Умереть так храбро и беззаветно, как умирают те, кто ничего не понимает в этих идеях. Если бы все это было в школе, то я ответил бы правильно, по-книжному. Теперь же мысли двоились, на весь мир я был зол, поставить мозги на место было некому.
При выходе из очередного села ко мне пристроился попутчик, мужчина лет тридцати. В плен он попал под Керчью, немного раньше меня. Сбежал, добрался до дома и теперь шел в соседнее село проведать родственников. Я сказал, что у меня на этой стороне никого нет и мне хотелось бы пробраться к своим.
- Стоит ли? - возразил попутчик. - Тебе лучше всего где-нибудь пристроиться здесь. Переждешь всю эту шумиху, а дальше увидишь сам, как дела твои повернутся.
- Свои то лучше, - ответил я.
- Что тебе сказать парень на счет этого? Лет тебе еще мало, жизни настоящей ты еще не видел, не спеши. Оставайся где-нибудь в деревне, да и живи себе на здоровье. Мужики теперь в деревне на вес золота. Ты же мужчина.
- Это верно, - сказал я. - Только я житель городской, я в деревенских делах ничего не понимаю.
- Научишься! Невелика наука в хлеву вилами навоз ковырять. Кто-нибудь возьмет. Может быть, в примаки пойдешь?
- Нет, мне это не подходит.
- Ты чудак, парень. Думаешь там у своих тебе лучше будет? Зря надеешься. Ты живешь еще школьными представлениями о жизни. Всякой газетной чепухой. Ты лучше о жизни в колхозе поговори с самими колхозниками. Они тебе расскажут правду о колхозной жизни.
