Настроение было таково, словно нас публично уличили в некрасивой лжи. Страдали мы не столько физически, сколь морально.
До этого большинство наших солдат о себе думали, как о людях, стоящих во всех отношениях выше своего противника. Нам хотелось, чтобы о нас думали так и другие. Особенно наши соотечественники, которых мы шли освобождать. Однако по воле рока все обернулось иначе. После неудачных боев наша действительность предстала нам столь печальной и ясной, что некоторые наши товарищи по оружию сами пустили себе пулю в лоб.
Все это было так неприятно, что в тот момент было лучше умереть, чем все это видеть. А видели мы сожженные у обочин дорог деревни, женщин с детьми на руках, и все они смотрели на нас, пленных. О чем они тогда думали? Наверное, и они недоумевали. Ждали нас, как своих победоносных освободителей. Ждали с надеждой, радовались. А теперь, почему-то, вместо ожидаемого освобождения, самих освободителей провожают, идущих под конвоем, печальных и молчаливых. Провожают тоже молча, в тяжелый и неведомый путь, который для многих из нас стал последним. Погибла многотысячная армия, и все это в несколько дней. Невероятно! Но это была истина. Враг же торжествовал. Он пел песни, шутил, смеялся, ради забавы подгоняя пленных выстрелами, гнал нас через поля и посевы, без дорог, напрямик, как дикое стадо, лишив всех нас воды и пищи. Кто был слаб или болен, тому смерть. Здесь же, на дороге, пристрелит тебя первый попавшийся конвоир, который заметит, что тебе трудно идти. А под охраной злорадствовавших румын шли десятки тысяч бывших советских воинов. Не было видно ни головы колонны, ни конца ее. Многокилометровый людской поток по десять человек в ряду протаптывал широкую дорогу там, где до этого зеленели поля. А по ним, с утра до ночи, опустив головы вниз, послушные силе оружия, плелись беспомощные, всеми поруганные, бывшие воины страны советов. Это были мы. Мы, когда-то гордые, красивые, жаждущие подвигов и славы во имя своей матери родины. Теперь мы несли на себе тяжелый груз унижений и позора. За что? Ирония судьбы? Или это такое воинское счастье? А может быть просто плод чьего-то недомыслия или же преступления. Что это? Кто сможет ответить мне на эти трудные вопросы? И так без конца, как эта длинная петляющая дорога. В голове одни противоречивые сомнения менялись другими, еще более страшными и непонятными. Тогда не к кому было обратиться с ними, не у кого было спросить про это, некому было разрешить их.
Я чувствовал себя отрезанным от живого мира. Мира, в котором есть радость побед, печаль поражений. Где живут родные тебе люди, которые могли бы помочь тебе или посочувствовать. У меня волей судьбы ничего этого не стало. Здесь немцы. Мои враги, от которых я сбежал из-под конвоя. Теперь, если они меня поймают, буду расстрелян. Надо к своим, скорее к своим. Но зачем? Кто меня там ждет, НКВД? Ведь я нарушил присягу. Я должен был застрелиться, но в плен не попадать. По нашим понятиям, я нанес ущерб нашей стране, опозорил ее. Нет у меня теперь родины. Она меня не ждет и не примет. Ведь я сам видел бывших воинов Красной Армии, которые попав в плен или окружение, вышли из него и теперь ходят под конвоем в лес пилить деревья. А ведь таких как я, тысячи, если не миллионы. Ведь, в первые дни войны погибла почти вся наша кадровая армия, исчислявшаяся не одним миллионом. А сколько миллионов гражданских лиц оказалось порабощенными врагом? Неужели всю эту огромную массу людей запишут в предатели? Может быть, наши руководители не понимают, что миллионы наших советских людей, попавших в беду, не могут быть все сразу предателями? Бывают отдельные, недовольные. Бывают платные агенты чужих разведок. Но это ведь совсем другое дело! Если это так, то чего же делала наша контрразведка, допустившая в нашу страну столько врагов? За что же они получали свою зарплату? А может, быть дикие методы работы нашего НКВД в 37-38 годах довели людей до озлобления, сделали их недоброжелателями нашей страны? Может быть, наше правительство плохо знает свой народ, которым правит? Нет, такого быть не может! Ведь кроме правительства, у нас есть еще наш вождь Сталин! Не может быть, чтобы он ничего не видел и не знал своего народа. Он знает свой народ и уважает его! Наверное, не просто ради красивого слова, зовут его отцом родным.
Неправда и то, что будто Сталин сказал: у него нет пленных, а есть изменники родины. Поэтому он запретил вносить деньги в международный Красный Крест. Красный Крест, в свою очередь, теперь не помогает советским воинам, попавшим в плен. Нет, такого быть не может. Все это вранье. Наш Красный Крест кому только не помогал. Наверное, для себя-то хоть чего-нибудь, да сделали. А может быть и здесь существуют свои непонятные хитрости? Опять новая загадка и неразрешимый вопрос! Господи, хоть кто-нибудь бы прояснил мои мозги. Все это потому, что война всегда отличается изобилием вопросов. И сейчас идет война, которую нам принесли фашисты. Это они сеют на нашей земле смерть и замешательство. Чтобы все стало на свои места, и было как прежде, надо бить наших врагов, немцев. Ведь они завоевывают нас не для того, чтобы делать нам подарки. Они хотят иметь для себя дешевых слуг. Много ли я понимаю, или вообще ничего не понимаю, однако рабом не хочу быть! Немцы враги наши! Бить их надо, только бить! Не надо слишком размышлять в такое трудное время. Оно ни к чему. Сейчас это даже вредно. Вперед, к своим! Да здравствует СССР!
Рассуждая на бесконечных дорогах сам с собой, незаметно прошел Белгородскую область. Здесь начиналась уже Россия, РСФСР. Стало заметно, как изменилась природа, люди. На Украине было теплее. Земля там богаче, а люди мягче и добрее. Теперь мой путь проходил, по-видимому,параллельно железной дороге. Я думаю так потому, что по пути приходилось часто переходить какие-то полустанки или мелкие станции. Вокруг них толпился разный загадочный люд, желающий проехаться поездом. Те, кто имел пропуска или разрешение на проезд, демонстративно и всем на показ, на станции держались самых видных мест. Другие же, кто не имел таковых, осторожно выглядывали из малозаметных уголков, из-за кустов. Некоторые непринужденно поодаль прохаживались, как бы между прочим. Все они при удобном случае быстро цеплялись к поезду, и на ходу их уже никто не беспокоил до следующей станции. Страшны были не немцы солдаты, а немецкие жандармы и русская полиция, охранявшая дороги. Встреча с ними была опасна. Немецкие солдаты, сопровождавшие эшелоны с военными грузами считали, что функция полиции их не касается. Они солдаты и их дело фронт, остальное же их не касается и каждый из них поступал по своему вкусу. Зная это, наши русские женщины часто пользовались такой возможностью. В корзинах они куда-то везли гусей, яйца, хлеб в круглых буханках. А чтобы самим было не слишком страшно и как-то задобрить сопровождавших эшелон немецких солдат, женщины громко и делано смеялись. С ними за компанию смеялись и солдаты. Все они были молоды, и в дороге пошутить с незнакомыми женщинами солдатам доставляло удовольствие. На одной маленькой станции стоял военный эшелон. На открытых платформах везли автомашины, внутри которых находилось по два-три сопровождающих солдата, вид у солдат был мирный. Когда на платформу взбирались русские женщины со своими корзинами, солдаты, громко смеясь, подавали им руки, помогали взобраться, особенно если эти женщины были молоденькие. Вместе с женщинами на платформу взобрался и я. Никто на меня не обратил внимания, и я почувствовал себя пассажиром. Поезд двинулся без звонков и сигналов. Когда станция осталась позади, молодой немец снял с головы пилотку и стал обходить пассажиров. К лицу женщины солдат подносил пилотку и говорил:
