Ольга Громыко - Путница

Поменять плохонький тсецкий меч на трое ножен удалось без труда, даже доплачивать не пришлось. Мастер долго восхищался клинками Алька, предлагая за них хорошую, честную цену, но белокосый молча качал головой. Не для того он ими спину царапал.

Башмаки для Жара пришлось все-таки купить: «молец» наотрез отказался следовать стезей Трачнила, полагая ее слишком каменистой. Пополнили и запасы еды, и корма для коров – Альк сказал, что знает короткую дорогу к столице, но жилья на ней почти не будет.

Больше задерживаться в городе приятели не собирались, но, пересекая его по прямой, случайно влипли в собравшуюся на площади толпу.

– Что это?! – Рыска приподнялась на цыпочки, пытаясь понять, кто и зачем так жутко орет.

Альк с Жаром видели (а догадались еще раньше), но пояснять не стали. Саврянин брезгливо поджал губы, вор же с любопытством присмотрелся. Казнь подходила к концу. То, что лежало на щите (наклонном, дабы публика могла любоваться работой палача), еще сохранило очертания человеческого тела – почти утратив его облик. И еще могло кричать, что особенно радовало зрителей, отзывавшихся на каждый вопль смешками и свистом.

– За что они его так?!

– Кчин каттец? – поинтересовался Альк, тронув за плечо стоявшую впереди горожанку.

Та обернулась – глаза горят, алые влажные губки приоткрыты, грудь часто вздымается, будто кто-то ее уже распалил, а тут еще один мужчина подвернулся, – и кокетливо ответила:

– Ритарищ доносчерь. Любичь каты?

– Нэч, – отрезал саврянин. Девица разочарованно поджала губы и снова жадно уставилась на помост.

– «Доносчерь» – шпион? – шепотом уточнил Жар.

Альк угрюмо кивнул. Казнимый снова заорал, надсадно и бессмысленно. Спасти его уже не смог бы даже самый лучший лекарь, но молодое сильное тело упрямо цеплялось за жизнь, не понимая, что только продлевает свои страдания.

Глашатай звонко и радостно зачитал что-то с длинного листа (толпа одобрительно заворчала) и повторил на ломаном ринтарском, дабы осужденный тоже понял и оценил:

– Частч симнатчать. Выковырьвание…

Рыска заткнула уши и зажмурилась. Альк обхватил ее свободной рукой за плечи и начал проталкиваться сквозь толпу. Коровы якорями волоклись следом, люди недовольно ворчали, а то и ругались. Но даже мужик, которому Смерть крепко наступила на ногу, в драку не полез – слишком хотел досмотреть «выковырьвание». Так и стоял на одной ноге, придерживая отдавленную рукой и кривясь от боли.

– О Божиня, какой кошмар! – выдохнула Рыска, рискнув опустить руки только в конце длинной улицы. Криков уже не было слышно. На площади, скорей всего, тоже. – Разве можно так с живым человеком?! Это не люди, а звери какие-то!

Жар пожал плечами:

– Казнь как казнь. Бывает, и по полсотни частей пропишут. Только при мне даже до половины не дожил никто.

– Ты тоже на такое ходил смотреть?! Оно и в Ринтаре бывает?!

– Ну а чего? Все ходят… – Жар отчего-то почувствовал себя виноватым.

Рыска потрясла головой, пытаясь уложить в ней услышанное. На хуторе даже курицу старались зарубить с одного удара, а тут человека…

– Вернись, досмотри, – иронично предложил Альк вору.

– Да ну, – смущенно отмахнулся тот. – Время на такую ерунду тратить. Не в последний же раз… Эй, Рысь, ты чего?!

– Хорошо хоть к канаве отбежать успела, – вздохнул саврянин, останавливаясь.

С темнотой из сырых чащобных кустов снова полез кровожадный и «ядовитый» саврянский гнус. Жар, страдавший от него больше других, собрал охапку ромашки и бросил в костер, но от зелени повалил такой дымина, что все предпочли гнуса.

– Как там наша гитарка? – Пока ромашка догорала, вор сходил к корове, вернулся с камзольным свертком и развернул его у себя на коленях. – Во, а ты говорил – покорежится! Как новенькая, даже блестит.

– Но… это же другая гитара! – приглядевшись, опешила Рыска. Цыганская была посветлее и побольше, не от воды же съежилась!

– Саврянское гостеприимство выше всяческих похвал, – захихикал Жар, легонько похлопывая ладонью по корпусу гитары. Та отзывалась утробным гулом.

– Ты ее украл?!

– Упаси Хольга! Наоборот. Стоило мне отлучиться на четверть лучинки, как коровнюх добросердечно заменил испорченную вещь на новую. – Жар, самодовольно хихикая, поведал спутникам неизвестную доселе главу из жития святого Трачнила.

– Тащит все, что гвоздями не прибито, а что прибито – отковыряет и тоже тащит! – вздохнул Альк, забирая у вора гитару.

– А я тут при чем? Даже если мы попытаемся ее вернуть, хозяин сделает вид, что ничего не пропадало.

– А ты признайся, что пошутил про святого! – с упреком сказала Рыска.

– Тогда еще и побьют. – Саврянин ущипнул одну струну, другую. – А ничего. Получше той. – Альк взял простенький аккорд, потом сложный. – Расстроена только.

У девушки сладко защемило сердце. Она и раньше восхищалась менестрелями, но у Алька это получалось как-то… особенно. Он цеплял не мастерством, а вложенной в игру душой, будто оживляя ею струны. Вот за такой дар Рыска без колебаний отдала бы что угодно!

– Лучше б ты меня играть научил, чем мечом махать, – вырвалось у нее.

– Зачем?

– Ну… играла бы.

– Зачем?

– А ты зачем играешь? – обиделась Рыска.

– Баловство. – Настраивать гитару белокосый тем не менее не прекратил.

– Неправда! – с жаром возразила девушка. – У тебя так здорово получается… Спой что-нибудь, а?

– А что мне за это будет?

– Ну пожа-а-алуйста!

Альк усмехнулся, но согласился он или нет, Рыска узнала только через несколько щепок, когда саврянина наконец устроил звук каждой струны. Начал Альк непривычно – шепотом, речитативом, постепенно приплетая к нему музыку, усиливающуюся с каждым словом, как шквал:

Пик, безумный по скорости и накалу проигрыш – и снова медленно, тихо, как заговор… или молитва:

– Тот мужик на щите тоже, наверное, не верил, – ехидно сказал Жар. Песня ему понравилась, не понравилось, как Рыска на певца смотрит. Задурит голову девчонке!

Как вор и рассчитывал, настроение у подруги разом упало, и в ушах у нее эхом зазвучала совсем иная «музыка».