Кальпурций Тиилл. Прекрасный молодой человек — смелый, великодушный, благородный и открытый. Побольше бы таких в этом мире — лучше был бы мир! Но — долгие месяцы рабства и внезапное счастливое избавление. Чем он за него заплатил?
Никакой ясности. Никакой… никакой…
Он вздрогнул как от удара. «Заснул! — обожгла мысль. — Как я мог?!» Рука судорожно стиснула нож. Бросил смятенный взгляд на спящего, уже не Йоргена ожидая увидеть, а чудовище из Тьмы… Но что это?! В глазах спросонья двоится?! Он долго моргал и веки тер свободной ладонью, смотрел так и эдак… Метки было ДВЕ. Снова две!
Он долго не верил, выжидал. Пока не проявилась третья запекшаяся кровью черта. Тогда он осторожно-осторожно, с замиранием сердца, отложил нож. Он чувствовал, что страшно, смертельно устал.
Гул шагов нарушил тишину пещеры. Семиаренс Элленгааль, пошатываясь, выбрел из темноты узкого коридора. Встал, привалившись боком к каменной стене. Стоял и молчал. Они глядели на него и тоже молчали. Просто все слова умерли в горле, не успев выйти наружу, и остались там лежать твердым шершавым комом — не выдавишь, не проглотишь.
Кое-как справился с собой Легивар. Прохрипел с усилием:
— Что? Все?
Светлый альв покачал головой. Отрицательно.
— А… что?!
— Там… — Альв сглотнул. — Идемте. Тихо.
Они тихо вошли. Йорген спал, дышал ровно и неслышно, как и положено в двадцать лет. И рука его, лежащая на груди, была самой обычной человеческой рукой, разве что у самых кончиков пальцев сохранилась слабая прозрачность — не будешь знать, так и не заметишь. Он был жив.
Тогда Гедвиг выскочила из пещеры, упала на колени, спрятала лицо в ладонях и расплакалась беззвучно, неудержимо. Все решили — от радости. Они не знали, что она оплакивает свою любовь. «Жертва принята, — твердила она одними губами. — Моя жертва принята!»
А Черный Легивар думал свое, причем вслух: «Вот вам и суеверие! Сработала формула-то! Хорошо, догадался применить! Какой я молодец!» (К чести его заметим, «молодца» он добавлял уже мысленно.)
И только один Семиаренс Элленгааль, тан светлых альвов Нидерталя, знал ПРАВДУ. Не в жертвах было дело и не в примитивных заклинаниях. Мертвый Йорген фон Раух не нужен был Тьме, как не нужен был преобразившимся в клара. Воплотить ее мог только живой.
Эту правду больше нельзя было скрывать. Он рассказал ВСЁ.
Он сперва хотел победы.
Там уж смерти лишь алкал.
А. С. Пушкин
— Почему же ты меня не убил? — спросил Йорген с укоризной. — Я спал, все уже настроились… Самое время было!
— С чего ты взял, что убивать надо было именно тебя? — свирепо спросила ведьма.
— Нет, а кого еще? Все указывает на меня! У меня с Тьмой давно уже какие-то странные отношения: то я ее вижу, то я в нее ухожу… И природа у меня опять же темная.
Гедвиг Нахтигаль не хотела его слушать. «Кто угодно, — думала она, — кто угодно, может быть, даже я сама, но не Йорген с Кальпурцием! Я уверена!» Однако, если бы кто-нибудь спросил ее, на чем зиждется эта непоколебимая уверенность, девушка не смогла бы ответить.
— Разве ты чувствуешь в себе зло? — поддержал любимую силониец. В виновность дорогого друга он тоже верить не желал.
— Ах, да ничего я не чувствую, — отмахнулся Йорген с досадой. На самом деле он чувствовал очень много всего: усталость, голод, тоску и головную боль, но это к делу отношения не имело. — Вам же сказали ясно: воплощение может и не знать заранее о своей роли. Войдем в пещеру, там я и озверею опять! Семиаренс, право, зачем ты меня не убил?
— Представь на минуту, что это все-таки не ты, — очень мрачно потребовал альв.
— Допустим, представил. И что?
— Теперь представь, что я тебя убил и в пещере «озверел», как ты выражаешься, кто-то другой. Представил? И как, по-твоему, я должен в этом случае дальше жить, убив невиновного?
— Н-да, неловко получается, — признал Йорген, лично он врагу не пожелал бы оказаться в таком положении. — Значит, нам остается одно — выяснить все на месте… Не понимаю только, зачем ты скрытничал так долго? Почему сразу не сказал? Вечно вы, альвы, все таите — и что за народ!
— А было бы лучше, если бы ваши души были заранее отравлены взаимными подозрениями, если бы вы боялись друг другу доверять и в каждом видели врага?! Не уверен, что в этом случае мы добрались бы «до места» живыми! — в сердцах высказался альв, нервы его были на пределе.
Кальпурций Тиилл взглянул на него с состраданием.
— Да, — молвил он, — нелегко тебе пришлось все эти дни, светлый… Йорген, друг мой, прекратим этот разговор, раздоры нам сейчас ни к чему.
Йорген, как всегда, послушался и приумолк. Но потом вдруг снова подал голос, объявил без видимой связи с предыдущим разговором:
— Если после всей этой истории нам суждено остаться в живых, больше никогда в жизни не прибегну к колдовству! Клянусь! — помолчал минуту и еще прибавил: — Или наоборот!
— Что — наоборот? — не понял Кальпурций.
— Пойду учиться на колдуна!
— И где тут логика? — удивился силониец.
— В глубине! — последовал многозначительный, но совершенно бесполезный ответ.
Ночь спутники провели все в той же пещере, обезопасившись всеми возможными способами, от сменных постов до колдовских кругов. Ждали новой беды — а как иначе, ведь самое сердце Тьмы! Предосторожности оказались излишними. Покой их был нарушен лишь единожды, когда ближе к рассвету пришлепало откуда-то существо, больше всего напоминающее помесь маленького лесного карлика с большой розовой жабой, одетой в домотканую рубаху и без штанов. Эту тварь не смутили ни стража, ни чары, она их просто не заметила. Вошла как к себе домой и спросила без всякой преамбулы: «Повидла у вас где? Страсть давно повидлы не едал», из чего Кальпурций справедливо заключил, что не «она» это, а самец.
«Повидлы», у них, понятно, не имелось. Существо согласилось на кусок рыбы и, к немалому облегчению караульного, ушло восвояси. «Хоть и маленькая, а тварь, — думал силониец. — Скорее всего темная. Мало ли, что у него на уме?»
А потом настал новый день. Самое раннее утро, но после блаженной, давно забытой прохлады пещеры оно казалось особенно знойным, хоть наружу не выходи. Вышли, понятно, и с высоты седловины удивительный вид открылся им — зловещий и в то же время не лишенный мрачной красоты. Кольцом высились скалы, до противоположной его стороны было, на глаз, лиги полторы, но, как всегда бывает в горах, это впечатление могло быть обманчивым. Особенно искажал восприятие блеск. Если наружная поверхность черной каменной стены была шероховатой и имела хотя бы отдаленное сходство с обычной породой, то внутренняя блестела, будто намазанная маслом или, что вернее, оплавленная до состояния стекла. Солнце всходило за спиной, бросало на вершины красные блики, и казалось, это кровь стекает с них.
