— Ну что, — соскучившись, подал голос главный претендент на уничтожение, — кто-нибудь уже чувствует в себе Тьму? Я пока нет! Семиаренс, скажи, это всегда так долго? Может, мы что-то неправильно делаем?
Что мог ему ответить альв? Только руками развести. Выпускать Тьму в мир ему приходилось, обратно загонять — нет. Он ни малейшего представления не имел, как это делается. В первый раз все вышло само собой: спустились, увидели алтарь, и письмена проявились на нем… А теперь…
— Не знаю. Я не знаю, что делать.
— Давайте пообедаем, — предложила ведьма.
Прямо на месте, у алтаря Тьмы, привычно расстелила рогожку, собрала на стол: хлеб, рыба… Кальпурций Тиилл потянулся за куском…
— Фу-у! Что такое?!!
Не было в руке куска. Раскис, растекся свежей кровью! Рогожка потемнела на глазах, пропитавшись красным.
— Поесть не получится, — констатировал Йорген. — Началось, что ли?
Он прислушался к себе, надеясь уловить какие-то перемены, но все было по-прежнему. Не чувствовал он Тьму, хоть ты тресни. Но другие этого не знали.
— Йорген, это ты творишь? — сердито осведомился Легивар. — Неужели трудно было подождать пять минут? Дай поесть, а потом воплощайся в собственное удовольствие!
— А при чем тут я? — удивился тот. — Оно само…
— Да при чем тут Йорген?! — раздался вдруг голос откуда-то сверху. Очень, очень знакомый голос — и в то же время чужой. Злое, дикое торжество звенело в нем.
— Фруте?! — вскинул голову ланцтрегер. — Зачем ты туда взгромоздился?
Никто не видел, в какой момент это произошло. Вроде бы только что сидел рядом со всеми и вдруг…
Он стоял на алтаре, прямо над трещиной. Он был страшен. Куда девался хорошенький мальчик с открытым, светлым лицом?! Теперь оно было искажено ненавистью, но не той, что заставляет человека страдать, отдаваясь резкой болью в душе, а той, какую вынашивают и взращивают, холят и лелеют, упиваются ею, получая извращенное удовольствие.
Изменилось не только лицо. От всей фигуры мальчишки исходило кровавое сияние, светлые волосы стояли ореолом вокруг головы, развевались, будто на ветру — как у колдуна в момент высвобождения силы. Но особенно ужасны были глаза — совершенно черные, без белков. Тьма заполнила их. Тьма обрела свое ВОПЛОЩЕНИЕ.
— Это что же? — шептал Семиаренс Элленгааль в смятении. — Это я его привел?! Я сам?!
— Да, ничего не скажешь, светлые альвы — большие мастера бороться с Тьмой! — хмыкнул за спиной бакалавр.
А Йорген фон Раух, ланцтрегер Эрцхольм, казалось, не мог осознать всего ужаса происходящего.
— Фруте, слезай оттуда, — велел он буднично. — Что я родителям скажу?
Да нет, все он, конечно, осознавал не хуже других, просто не знал, как полагается себя вести братьям Тьмы, поэтому вел себя по-старому. К тому же он не видел в происходящем ничего ужасного. Фруте одержим злом — что ж, бывает, он и сам был недавно в схожем положении. Ничего, справился… Враг выбрал самого юного, слабого духом — и вселился. Вот и хорошо. Тем легче его будет изгнать, потому что Фруте воин никакой, равно как и колдун. Что-то даст ему Тьма, но взять от нее много он не сможет. Чистая душа сама отторгает зло, а он еще и альв наполовину. Альвы — светлый народ, Тьма противна самой их природе. Она сделала ошибку, избрала не того. Брата удастся спасти — был уверен Йорген.
О! Он многого не знал о своем брате! Ему еще только предстояло это открытие!
— Слышишь? Слезай! И как тебя угораздило связаться с Тьмой?!
Казалось бы, ничего не значащее восклицание, так, бросил в сердцах. Но Фруте вдруг дернулся, будто его стегнули плетью, лицо перекосилось еще страшнее, и огнем полыхнули жуткие глаза.
— Как меня угораздило связаться с Тьмой?! — расхохотался он. — Ты хочешь знать, братец? Ты правда хочешь это знать?!
— Хочу, — подтвердил Йорген, он решил, это будет полезно для предстоящего изгнания.
— Что ж, я тебе расскажу! «Связаться» — это ты правильно сказал, братец! Я призвал ее, три года тому назад, я сам впустил ее в себя! Сам, слышишь! Это было мое решение, не ее!
— Ну-ну. — Йорген не верил. — И зачем же ты это сделал? Три года тому назад?
В ту пору они часто виделись, и Фруте был абсолютно нормальным мальчишкой, без каких бы то ни было признаков сопричастности Злу.
— Зачем?! — Одержимый взвизгнул истерически, дискант резанул по ушам, усиленный эхом пещеры. — Да потому что я ненавижу! Родителей, Дитмара, тебя!!! Всех вас не-на-ви-жу!!!
Лицо Йоргена застыло. Сердце еще отказывалось верить, но что-то внутри холодным и ясным голосом сказало: «А ведь он не лжет. Не Тьма говорит устами твоего брата — это его собственные слова!» Уму непостижимо!
— И маму?! — вырвалось у него как-то очень по-детски. — Маму тоже ненавидишь?!
— Ее больше всех! — был резкий, как плевок, ответ.
Вот этого он уже не мог постичь!
— Почему?!!
— Да потому что вы украли ее у меня, а она позволила! Она предала меня, своего сына!
— Что за ерунда?! — Ланцтрегер тряхнул головой, ему казалось, он спит и видит сон, нелепый до смешного, потому что наяву такого просто не может быть. Леди Айлели любила родного сына со всей материнской самоотверженностью, она сделала все, чтобы в самые страшные годы он знал одно лишь счастье… — Ты дурак, что ли?!
— Она — моя, моя мать, не ваша! А я только и слышал, сколько помню себя: «Ах, наш Йорген такой умница! Ах, наш Дитмар так талантлив! Ах, какие чудесные мальчики…» — Он кривлялся, на него было гадко смотреть. — Не-вы-но-си-мо это было! Когда вас, раненых, приволакивали домой и мать сутками просиживала возле вашего изголовья и плакала — каково приходилось мне? Я богов молил, всех ведомых богов, чтобы подох хотя бы один из вас, а вы выживали раз за разом, будто заговоренные!.. — Он всхлипнул и сбился. — Она никогда не сидела так со мной…
— Сидела! — воскликнул Йорген так поспешно, будто слова его могли развеять Тьму в душе брата. — Днем и ночью! Ты не помнишь, у тебя черная лихорадка была…
— И что? Сиделки в палатах тоже сидят! Если бы она была настоящая мать, она избавилась бы от вас ради родного сына! Раз и навсегда!
— А мы-то чем тебе не угодили?.. Ну ладно, может, я тебя иногда дразнил. А Дитмар? Да он за тебя любому глотку перерезать готов!
— Ах, братец, братец, — насмешливо покачал головой Фруте, и не на мальчишку он был похож в тот момент, а на злобного, ехидного старика. — Думаешь, дело в глупых детских шалостях? Ты еще вообрази, будто я об отцовом наследстве пекусь, что не все его земли достанутся мне! Да не нужно оно мне! Просто мне надоело быть вечно в вашей тени! Ну как же — герои! Без страха и упрека! В песнях о них поют! Легенды о них ходят по землям Севера! А я кто такой? Вечный младший братец, слабый, нежный, ни на что не способный! Ни человек, ни альв…
