— То есть? — удивился Вольфгер.
— Даже среди священников мало кто знает латынь в достаточной степени для того, чтобы понимать библейские тексты, а что говорить о простых мирянах? — пояснил Лютер. — Молитвы ведь просто заучивали наизусть, не понимая, что именно учат. Льщу себя надеждой, что мой перевод позволил добрым христианам сделать хотя бы шаг к пониманию библейской мудрости. Я не стал переводить на немецкий Вульгату[82] святого Иеронима. Зачем же делать перевод с перевода и повторять чужие неточности и ошибки? Я решил обратиться к оригинальному тексту, и сделал перевод Нового Завета с койне[83]. В одиночку я с такой задачей, конечно, не справился бы, мне помогали Меланхтон и его ученики. Филипп — умница, — с неожиданной теплотой сказал Лютер, — он, как никто в Германии, знает греческий, без него я бы погиб… Вообще, Филипп — моя правая рука! Впрочем, простите великодушно, я, кажется, опять оседлал любимого конька. Давайте перейдём к делу, ради которого вы прибыли. Я слушаю вас.
Лютер откинулся на спинку стула и выжидательно смотрел на Вольфгера. Барон секунду помедлил, потом мужицким жестом почесал в затылке, откашлялся и начал говорить.
Говорил он долго, почти целый колокол. И по мере того, как перед Лютером развёртывалась удивительная история, завязавшаяся два месяца назад в замке Альтенберг, выражение его лица менялось. Равнодушное, и даже немного сонное лицо отца Реформации теперь выражало живейший интерес. Он давно уже вскочил со стула и ходил по келье, заложив руки за спину. Вольфгер заметил, что это хождение для Лютера, должно быть, давно вошло в привычку, он делал строго определённое количество шагов и поворачивался в привычных местах, ловко двигаясь по маленькой комнате.
Когда Вольфгер закончил свой рассказ, он уже не думал о плачущих кровью иконах, грядущем светопреставлении и поручении от курфюрста. Всё это вылетело у него из головы. Никогда в жизни Вольфгер не говорил так долго, поэтому сейчас он хотел только одного: пить!
«Попросить у него вина, или неприлично?» — подумал барон и, плюнув на куртуазию, охрипшим голосом спросил:
— Доктор, а у вас тут случайно не найдётся бокала вина?
— Что? А? — вздрогнул, выведенный из размышлений Лютер, не сразу сообразив, о чём его спрашивают. — Вина? Нет… А хорошо бы… Или пива… Иисусе, как вы правы, господин барон! Кружка доброго пива — вот что сейчас нужно нам обоим! Но, к несчастью, пива у меня нет. По монашеской привычке я не держу в келье ничего съестного.[84] Слуг в доме тоже нет, звать некого. Так что за пивом нам с вами пришлось бы идти во дворец. Поэтому давайте уж ограничимся водой, она вон там, в кувшине.
Лютер поставил на стол оловянный кувшин и вдруг рассмеялся, хлопнув себя руками по бокам:
— А ведь у меня и кубок только один! Я, знаете ли, ни разу не принимал здесь гостей… Вы пейте, пейте, вода свежая.
Вольфгер жадно выпил полный кубок и прокашлялся.
— Не умею я долго и складно говорить, — пожаловался он, — вот если бы здесь был отец Иона… Вы, наверное, и половины не поняли из моего сумбурного рассказа.
— Нет, отчего же, господин барон, я понял почти всё, кроме, разве что, одного, — сказал Лютер. — Какова цель вашего посольства? Чего, собственно, от меня хочет курфюрст? Мне кажется, его королевское высочество полагает меня кем-то вроде наместника Господа Бога на земле, и совершает тем самым тяжкий грех. Я всего лишь простой смертный, маленький грешный человек, и я не знаю ответов на стоящие перед вами вопросы.
Вольфгер нахмурился и, опершись на колени, встал с табурета:
— Значит, всё было напрасно? Что ж…
Лютер подошёл к барону, положил ему руки на плечи и мягко усадил обратно.
— Не горячитесь, друг мой, не горячитесь. Конечно же, я постараюсь помочь вам всем, чем могу, но не ждите от меня слишком многого… Прежде всего, я должен заметить, что вы неверно трактуете библейскую эсхатологию, и от этого…
— Эсхатологию? Вот непонятное слово! Простите, доктор, — перебил его Вольфгер, — но, если разговор с самого начала уходит в такие дебри, то, боюсь, мне будет трудновато угнаться за вашей мыслью.
— Да-да, конечно, на самом деле, это я должен просить прощения, — смутился Лютер, — я вечно забываю, что нахожусь не на университетской кафедре. Проклятая преподавательская привычка! Попробуем иначе…
Он несколько минут расхаживал по келье, шурша по каменным плитам полами своей мантии. Вольфгер опять подивился сходству Лютера с большой, взъерошенной, недовольной птицей. «Сейчас каркнет, — с усмешкой подумал он, — или клювом в лоб долбанёт».
Наконец доктор остановился перед столом, взял с него какую-то книгу, перелистал, закрыл и начал размеренно говорить, постукивая корешком по столешнице.
— Ваша ошибка, господин барон, состоит в том, что вы рассматриваете светопреставление как некий вселенский катаклизм, ну, вроде землетрясения, наводнения, не знаю, всеобъемлющего пожара, в котором погибнет всё сущее. Между тем, для христианина окончание его земного существования означает не гибель, распад и переход в небытие, а воссоединение с Создателем, переход в Царство Божье. Истинно верующий должен страшиться не того, что он до срока покинет земную юдоль, а того суда, на котором Господь будет взвешивать всё добро и зло, совершённое человеком в его жизни. Да, грешная плоть содрогается от страха, но душа трепещет от радости в предвкушении неизъяснимого счастья.
«Хм… где-то я уже слышал про грешную плоть, которая содрогается от страха», — подумал Вольфгер и сразу же вспомнил скорчившегося на сырых камнях допросного подвала Марка Штюбнера.
— Вы что-то хотели сказать, господин барон? — осведомился Лютер.
— Нет-нет, ничего, прошу вас, продолжайте.
— Да… Так вот… Итак, истинный христианин не должен бояться Светопреставления… Впрочем, это я уже говорил…
— Ну, здесь дело, наверное, в силе веры, — заметил Вольфгер, — честно говоря, в ожидании конца света я не ощущаю в себе радостного трепета…
— Истинная вера — повседневный тяжкий труд, — нравоучительно сказал Лютер. — Римская католическая церковь учит, что для спасения души достаточно механического исполнения обрядов и покупки индульгенции, а мы опровергаем это ложное утверждение! Как можно спасти свою душу, купив отпущение? Ведь некоторые грехи ускользают из нашей памяти, а некоторые поступки мы в своём невежестве и вовсе не полагаем греховными. Нет, спасение зависит исключительно от Божьей Благодати, которая снизошла на нас благодаря жертвенной смерти Христа. Каждый должен молиться, каяться, совершать добрые дела, и тем спасётся. А то, когда наступит конец света, ведомо только Создателю — им всё началось, им всё и закончится. И вообще, если бы люди знали, что завтра или, скажем, через седмицу наступит конец света, никто бы не стал работать.
