Внутри было довольно сильно накурено, но недалеко от растопленной буржуйки ждал постеленный на пол тюфяк, а оторвавшийся от эрзац-кофе Розенкранц уже спешил к нему, чтобы поделиться едой.
Тойфель с достоинством прошествовал на свое место и лег, снисходительно принимая от Розенкранца лакомства.
По-своему он даже симпатизировал этому высокому сухопарому пареньку с белесыми волосами и прозрачными глазами истинного арийца. Розенкранцу было всего восемнадцать, он свято любил Фатерланд и больше всего на свете боялся оставшегося дома строгого отца, никогда не позволявшего наследнику завести собаку. Так что Тойфеля Розенкранц чуть ли не боготворил. Отвернуться от такого щенячьего восторга старый пес не мог и часами позволял Розенкранцу гладить себя по голове, а в минуты хорошего настроения даже чесать себе брюхо. В конце концов, ему нравилось приносить этому простоватому парню немного радости, ведь тот по жизни был хроническим неудачником, потому что один звук фамилии Розенкранца неотвратимо наводил начальство на мысли о неблагонадежности. Так он и оказался в этом богом забытом лагере на севере Польши, где даже полному кретину не посчастливится попасть в плен к партизанам.
Сам Розенкранц, впрочем, об этом даже не подозревал, умудряясь находить маленькие радости везде, где только можно.
Тойфель вытянулся на тюфяке и прикрыл глаза, едва заметно подергивая ухом при звуках голосов охранников. Люди говорили о войне, и их голоса звучали хмуро и безрадостно.
Шел ноябрь сорок четвертого года.
В холодной, продуваемой ветрами низине бродили людоеды Пся Крев. Ненормально огромный кобель Паныч, как внимательный пастырь, следил за своим ужасающим стадом, лишь изредка бросая недобрые взгляды в ту сторону, откуда всегда появлялся старый доберман.
В тумане ждали над своей общей могилой забывшие себя и алчные этти.
Визит высокого армейского начальства оказался сколь неожидан, столь и нежелателен.
Все-таки оберштурмбанфюрер СС. И не из расположенного поблизости Штутгофа, а непосредственно из самого Хелмно.
Лежавший на высоком крыльце сторожки Тойфель внимательно наблюдал, как солдаты фюрера строят на аппельплаце пересыльных. Каждую из образуемых четко геометрических фигур сопровождал офицер с доберманами на сворке. С молодыми.
Прижатые боком к боку, застывшие нога к ноге, сильные и нетерпеливые, они были молоды и прекрасны. Каждая пара — пример идеального экстерьера. Двухголовые церберы лучшей в мире породы.
Тойфель смотрел на них, и глубоко внутри его грела гордость.
А он свое уже отслужил.
Впрочем, когда из осенней сырости вынырнули первые мотоциклы сопровождения, он поднялся и расправил плечи, приветствуя гостей. Вряд ли кто-то обратил бы внимание на старого пса около каморки дежурных, но это не имело значения. У добермана были свои представления о положенном и должном.
В нескольких метрах от него чуждый всей этой торжественности и суете, нелепый и отвратительный, Урод все еще тупо возился с метлой, бесконечно долго пытаясь подмести боковую дорожку. И кто бы знал, что, будучи в исключительно дурном настроении из-за последних сводок с фронта, оберштурмбанфюрер заметит проклятого горбуна и не замедлит выразить свое раздражение коменданту лагеря, не очень затрудняя себя в выборе фраз и выражений! Да и сам разговор у них вышел коротким и не очень приятным, так что вряд ли можно найти хоть что-то удивительное в том, что проводив блестящие черные машины, комендант отдал соответствующие распоряжения, и к нему незамедлительно притащили Урода.
Горбун мычал что-то на своем никому не понятном языке идиотов и вяло сопротивлялся, но шел. По короткому кивку начальника лагеря с Урода содрали нелепую телогрейку, оставив в одной лишь серой каторжной паре. Затем пинками отогнали шагов на двадцать.
Положив голову на вытянутые лапы, Тойфель равнодушно наблюдал за людьми. В карих глазах собаки отражались ранний вечер, и серое небо, и забор, и абсолютная уязвимость одинокой человеческой фигурки с непонимающим выражением на некрасивом бесхитростном лице.
Остроконечные уши добермана коротко дернулись при звуке первого выстрела.
Горбун схватился за плечо и с удивленным видом посмотрел на начальника лагеря с дымящимся «вальтером» в руке. Под пальцами Урода постепенно расползалось темное пятно. Только после второго выстрела, попавшего в ляжку, Урод наконец что-то понял и, повернувшись, побежал прочь от возмущенного крика: «Schießen Sie!»
Комендант лагеря не был Белоснежкой, так что стрелять начали буквально все, кому посчастливилось оказаться достаточно близко от безобразной сцены.
Урод бежал удивительно медленно, переваливаясь нелепой иноходью и смешно отмахивая на бегу левой рукой, и лишь невнятно мычал в ответ на новые попадания. А в него все стреляли и все не могли остановить этот странный нелепый бег.
Кто-то из солдат засмеялся, остальные охотно подхватили, даже комендант, похоже, немного расслабился.
Тойфель поднялся и, встряхнувшись, стал спускаться с крыльца.
У него были свои обязанности. В конце концов, начинало темнеть, пора было совершать обход.
Неспешно труся вдоль навесов, где жались друг к другу наблюдавшие этот пародийный расстрел пересыльные, старый пес привычно отвернул морду. Ничего не мог с собой поделать, он с трудом переносил запах этих грязных полубезумных животных.
Темнота стремительно сгущалась вокруг, где-то по-прежнему продолжали стрелять солдаты, и на самом сколе темноты отдаленно звучал чей-то смех.
Впрочем, к тому времени, как доберман прошествовал к столь нелюбимой им восточной стороне ограждения, все уже стихло, и в лагере снова воцарились тишина и порядок.
У самого лаза он почему-то обернулся и с непонятной ему самому щемящей тоской посмотрел на бараки и навесы лагеря, на вольеры и возвышающиеся над всем сторожевые башни. Желтый луч прожектора скользнул по его одинокому силуэту у ограды, и наваждение сгинуло.
Пес собрался и полез под колючей проволокой. Низкие тучи обильно посыпали его мелким мокрым снежком, земля обдавала брюхо пронзительным холодом.
«Я хочу умереть летом, — подумал пес. — Следующим летом, в светлую и лунную ночь».
Снаружи ждало болото.
Болото ждало в молчании, и сколько ни всматривался старый доберман, сколько ни принюхивался к тяжелому воздуху — Пся Крев будто растворились в тяжелой недоброй тишине. Тойфель напрягся, не позволяя себе нервничать, пытаясь уловить присутствие этти.
Но уловил он нечто совершенно другое. Не веря нюху и своим старым глазам, доберман потрусил вдоль ограды, чтобы убедиться в своих подозрениях.
