Только Гермес мог знать, что с этим делать. Общество Гермеса, которое Робин предал, которое, возможно, даже не захочет принять их обратно, было единственной организацией, которую они встретили, которая когда-либо признавалась, что ее волнует проблема колониализма. Здесь был выход, редкий и незаслуженный второй шанс исправить неправильный выбор — если только они смогут найти Гермеса до того, как их найдет полиция.
«Значит, мы договорились?» Виктори смотрела туда-сюда между ними. «Оксфорд, потом Гермес — и потом все, что Гермесу от нас потребуется, да?»
«Да», — твердо сказал Рами.
«Нет», — сказал Робин. «Нет, это безумие. Я должен сдаться, я должен пойти в полицию как можно скорее...
Рами насмешливо хмыкнул. Мы это уже проходили, снова, снова и снова. Ты сдашься, и что? Забыл, что Джардин и Мэтисон пытаются развязать войну? Сейчас это больше, чем мы, Птичка. Больше, чем ты. У тебя есть обязательства.
«Но в том-то и дело,» настаивала Робин. Если я сдамся, это снимет напряжение с вас двоих. Это отделит опиумную войну от убийства, разве ты не видишь? Это освободит вас...
«Прекратите,» сказала Виктория. «Мы не позволим тебе.»
«Конечно, не позволим,» сказал Рами. Кроме того, это эгоистично — ты не можешь выбрать легкий путь».
«Как это легкий...»
«Ты хочешь поступить правильно», — сказал Рами с уверенностью. «Ты всегда так делаешь. Но ты думаешь, что правильный поступок — это мученичество. Ты думаешь, что если ты будешь достаточно страдать за грехи, которые ты совершил, то тебе будет отпущено».
«Я не...»
«Вот почему ты взял на себя вину за нас той ночью. Каждый раз, когда ты сталкиваешься с чем-то трудным, ты просто хочешь, чтобы это прошло, и ты думаешь, что способ сделать это — самобичевание. Ты одержим наказанием. Но так не бывает, Птичка. То, что ты попадешь в тюрьму, ничего не исправляет. Твоё повешение на виселице ничего не исправит. Мир все еще сломан. Война все еще идет. Единственный способ искупить вину — это остановить ее, а ты не хочешь этого делать, потому что на самом деле все дело в том, что ты боишься».
Робин подумала, что это было крайне несправедливо. Я только пытался спасти вас той ночью».
Ты пыталась снять себя с крючка», — не без злобы сказал Рами. Но все, что делает жертва, — это заставляет тебя чувствовать себя лучше. Она не помогает остальным, так что это бессмысленный жест. Теперь, если вы закончили с великими попытками мученичества, я думаю, мы должны обсудить...
Он запнулся. Виктория и Рами проследили за его взглядом до двери, где стояла Летти, прижав руки к груди. Никто из них не знал, как долго она там простояла. Ее лицо было очень бледным, только на щеках виднелись два цветных пятна.
О, — сказал Рами. Мы думали, что ты спишь».
Горло Летти пульсировало. Казалось, она вот-вот разразится рыданиями. Что такое, — спросила она дрожащим шепотом, — «Общество Гермеса»?
«Но я не понимаю».
Летти повторяла это последние десять минут через равные промежутки времени. Неважно, как они объясняли — необходимость Общества Гермеса и бесчисленные причины, по которым такая организация должна существовать в тени, — она продолжала качать головой, ее глаза были пустыми и непонимающими. Она выглядела не столько возмущенной или расстроенной, сколько озадаченной, как будто они пытались убедить ее, что небо зеленое. Я не понимаю. Разве вы не были счастливы в Бабеле?».
Счастлив?» — повторил Рами. Наверное, никто никогда не спрашивал тебя, мыли ли твою кожу соком грецкого ореха?
О, Рами, правда?» Ее глаза расширились. «Но я никогда не слышала — но у тебя прекрасная кожа...»
«Или говорили, что тебя не пускают в магазин, по непонятным причинам», — продолжал Рами. «Или нарезали вокруг тебя широкий круг на тротуаре, как будто у тебя блохи».
«Но это просто глупость и провинциальность оксфордцев, — сказала Летти, — это не значит...»
«Я знаю, что ты этого не видишь,» сказал Рами. И я не жду от тебя этого, это не твой удел в жизни. Но дело не в том, были ли мы счастливы в Бабеле. Дело в том, чего требует наша совесть».
«Но Бабель дал вам все». Летти, казалось, не могла пройти мимо этого вопроса. «У вас было все, что вы хотели, у вас были такие привилегии...»
«Не настолько, чтобы мы забыли, откуда мы родом».
«Но стипендии — я имею в виду, что без этих стипендий все вы были бы — я не понимаю...»
«Ты ясно дала это понять», — огрызнулся Рами. Ты настоящая маленькая принцесса, не так ли? Большое поместье в Брайтоне, лето в Тулузе, фарфоровый фарфор на полках и Ассам в чашках? Как ты можешь понимать? Ваш народ пожинает плоды империи. А наши — нет. Так что заткнись, Летти, и просто послушай, что мы пытаемся тебе сказать. Это неправильно, что они делают с нашими странами». Его голос стал громче, жестче. «И это неправильно, что меня учат использовать мои языки для их блага, переводить законы и тексты, чтобы облегчить их правление, когда в Индии и Китае, на Гаити и по всей Империи и во всем мире есть люди, которые голодают и умирают от голода, потому что британцы предпочитают класть серебро в свои шляпки и клавесины, а не туда, где оно может принести пользу».
Летти восприняла это лучше, чем думал Робин. Она сидела молча, моргая, с огромными глазами. Затем ее брови нахмурились, и она спросила: «Но... но если дело в неравенстве, то разве вы не могли поступить в университет? Существуют всевозможные программы помощи, миссионерские группы. Есть филантропия, знаете ли, почему мы не могли просто обратиться к колониальным правительствам и...
«Это немного сложно, когда вся суть учреждения заключается в сохранении империи», — сказала Виктория. Бабель не делает ничего, что не выгодно ему самому».
«Но это неправда,» сказала Летти. Они постоянно вносят свой вклад в благотворительность, я знаю, профессор Леблан проводил исследования лондонских водопроводов, чтобы не было так многоквартирных домов, и по всему миру существуют гуманитарные общества...».
«Знаете ли вы, что Бабель продает слитки работорговцам?» перебила Виктория.
Летти моргнула. «Что?»
«Капитал», — сказала Виктуар. Латинское capitale, происходящее от caput, превращается в старофранцузское chatel, которое в английском языке становится chattel. Скот и имущество становятся богатством. Они пишут это на брусках, прикрепляют их к слову «скот», а затем прикрепляют эти бруски к железным цепям, чтобы рабы не могли сбежать. Знаешь, как? Это делает их послушными.
