Я на некоторое время отвлекся, и с аппетитом принялся за вторую ножку. Король тоже молчал, осмысливая услышанное. Молчал долго. Но не потому, что он тугодум — просто он увлекся золотистым крылышком. Закончив, он отпил вина и задумался вслух.
— Хм, странно. Ты приветствуешь роскошь, и тут же призываешь отречься от нее.
— Я призываю пройти такой путь, — жуя, пояснил я. — Иначе жалок тот, кто, так и не вступив на него, утверждает, что путь не нужен. Да, жалок. Такой стоит и топчется на месте. И жалок тот, кто застрял на этом пути, и погряз в земном богатстве. Оно не дает ему оторваться от земли и воспарить к небесам. Тот, кто в паническом страхе цепляется за земное богатство, напоминает мне искателя вечной бессмертной жизни. Таковой нет. Вернее, есть, но… как бы тебе попонятнее объяснить? Как бы… да очень просто. Застрявшие во злате глупцы пытаются остановить ночь. Или день — неважно. Они цепляются за время. Нельзя остановить ночь. Она пройдет. Но не исчезнет. И если ты хочешь ночи — проживи еще один день. Дни и ночи бесконечно сменяют друг друга. Под этим я и имею вечную жизнь. Теперь понимаешь? Отлично. Словом, могуч тот, кто прошел великий путь познания. И жалок тот, кто просто думает, что он его прошел, мнимо отказавшись от великих богатств, но тайно их желая. Это лишь оправдание нищеты. Оправдание слабости. И в первую очередь — духовной. Ибо дух превыше материи. Ведь материальный мир — отголосок духовного. И постигший силу духа обретет столько земных благ, сколько пожелает. Причем не побоится потом расстаться с ними. Ведь он сможет обретать их снова и снова, когда захочет.
Вальгред, глядя на меня, тоже ухватил перепела. Теперь мы чавкали дружно и слаженно. Я обглодал косточку, бросил ее на тарелку и запил вином.
— Так вот. Ты сам ничего не создал, но управлял теми, кто создавал эту роскошь для тебя. А мне не нужны они. Я сам могу создать все. Причем, используя лишь силу мысли. Понимаешь теперь, почему мне нет необходимости быть королем? Ладно пастух правит баранами — от них хоть польза какая. А представь, тебе доверили стаю мух. Назойливых и приставучих. И ты должен править ими. Ты кричишь на них, призываешь к чему-то, умоляешь, а они только противно жужжат. Какой тебе от них толк? Правильно — никакого. Зато ты им по вкусу — они тебя жалят и докучают, когда ты пахнешь либо медом, либо известно чем. Но это неважно. По крайней мере, для мух. Важно то, что они не дают тебе покоя. И что ты начинаешь делать, когда докучают невмоготу? А? Что?
Глаза короля полыхнули мрачным пламенем. В них судорогой пробежала тень недавних событий. Он жестко осклабился.
— То, что я и делаю — прихлопываю их!
Я усмехнулся, и развел жирными руками.
— Я доступно объясняю?
— Вполне, — рассудительно молвил он. Посмотрел на меня, подумал, и заговорил. Я улавливал в его голосе молящие нотки.
— Но ведь мне богатство по сути положено. То есть по должности. Я же не могу выбросить казну. Казна — основа любого королевства. Да чего там — любого цеха, гильдии, сообщества. Семьи, в конце концов. Золото и предметы ремесла, то есть человечьего труда. Хотя, суть золота и труда едина. Я же не могу перед толпой появиться в лохмотьях, как ты. Мне надлежит олицетворять богатство и мощь моего королевства. Я — первый символ державы. Но я не могу же сам себе шить одежды, гранить камни, лить золото, точить оружие. Я не мастер — ремесленник. Я король. И в том мое призвание! Или, если угодно — ремесло. Причем — самое тяжелое и трудное. Тут и талант нужен, и навык, и опыт, и знания, и чутье, и предвиденье. А все, что мне принадлежит — лишь плата за мои старания.
Я поднял полы своего плаща и демонстративно потряс перед королем. Он непроизвольно поморщился, собаки глухо зарычали, стража угрожающе придвинулась. Зато я беззаботно посмеялся, небрежно отбросил полы и вежливо пояснил:
— Потому-то я и выше тебя. Я могу все это делать сам. Раньше делал руками, а теперь с помощью мысли. Мне достаточно представить что-либо, сильно захотеть, и оно появится. И я могу себе позволить предстать в лохмотьях хоть перед кем. А был бы богато одет? От меня либо шарахались, либо преклонялись. А хуже всего — следили бы за своей речью, как бы не ляпнуть лишнего. И сокровенные желания и мысли оставались бы невысказанными. Так-то, друг мой.
— Выходит, ты у нас искатель желаний?
— Зови как хочешь, почтенный Вальгред — не обижусь. Обижаются глупцы. Глупыми же бывают люди. Я не человек.
— Ты так часто произносишь эту фразу, — подчеркнул он. — Тебе нравиться показывать свое превосходство?
— Я лишь напоминаю истину, — тихо отметил я. — Я не считаю это превосходством. Равно как и недостатком. Мне интересно, как считаете вы?
Король осоловело икнул, отдышался, и принялся за копченого угря. Я медленно цедил густое вино. В полумраке залы оно напоминало темную кровь. Вальгред глянул по сторонам, призывно свистнул. Тотчас пара черных борзых привстала, облизнулась и подбежала к хозяину. Глаза их слезились и маслянисто блестели, а хвосты дружелюбно виляли. Он швырнул им кости, и они утробно зарычали.
— Хорошие собачки, — похвалил он, и вернулся к трапезе. — Королевским псам королевские объедки!
Я тоже взял запеченный кусок телятины, подлил вина и последовал за королем. На миг он оторвался от своего занятия, утер платком губы, и поднял на меня заинтересованный взгляд.
— Можешь иметь все, используя лишь силу мысли?
Я лишь молча кивнул, самозабвенно пережевывая сочный ломоть.
— Хоть показал бы.
— Не люблю показывать дешевые фокусы.
— Покажи не дешевый.
— После.
— Когда?
— Через три дня.
— Почему через три?
Я заговорщически придвинулся к нему и тихо произнес:
— Потому что к твоим стенам идет соединенная армия двух королевств. И ведет ее тот самый герцог…
— Проклятье! — хватанул он кулаком по столу. Посуда со звоном подпрыгнула, а вино расплескалось. Почему-то он безоговорочно и сразу поверил мне. Неужели я уже вызываю безотчетное доверие. — Дэ Грисс! Проклятый шелудивый пес! Прохиндей! Перебежчик! Я так и знал! Надо было его четвертовать своевременно! А голову повесить в оружейной, вместе с кабанами лосями и оленями. Хотя он сам наставит рога любому… Он всегда был скользким и хитрым. И постоянно выходил сухим из любой передряги. За это, правда, я его и ценил. Э — эх!
— Поздно, — поцокал я.
— Поздно, — мрачно согласился он. — Но… при чем здесь ты?
Я блаженно прикрыл глаза и тихо прошептал:
— Увидишь.
Сколько бы он не приставал ко мне с расспросами, но ничего более так и не выудил. Я отмалчивался, выкручивался, мотал головой. Под конец я даже прикрикнул. Стража порывисто бросилась к нам, но Вальгред остановил их. Больше вопросов не последовало. Мы еще поболтали некоторое время, доели рябчиков, допили вино, подчистили подносы с фруктами. Теперь же устало сидели, перебрасываясь редкими фразами. Наконец, король грузно поднялся.
