— Воистину ты прав! — воскликнул король. — Не знаю, чем я заслужил его. Но придется до конца нести бремя.
— Придется, — эхом вторил я.
— И я буду нести, — и гордо и покорно пообещал он.
— Будешь.
— Пути назад нет!
— Нет…
И мы снова осушили кубки. Я чувствовал его благорасположение. Я чувствовал его искренность. Его силу, его страх. Силу всевластного короля, повелевающего огромными пространствами и судьбами бесчисленных масс. Страх перед собственной невозможностью мечтать и быть свободным. И перед человеком, который обнажил его страх. Хоть и не человек я. Но лучше меня бояться, ибо сила моя в моем стремлении постичь ваши сокровенные желания. А они очень часто бывают губительны для вас же. Особенно те, которые вы пытаетесь, но не можете воплотить, тайно признавая тем самым свою слабость. И еще больше подчеркиваете ее, не желая признавать открыто.
— Так что лучше и не мечтать о таком, — подтвердил мои мысли Вальгред. — Будем жить дальше, и надеяться на лучшее. И не позволять кому-то нести нам худшее.
— Будем, — согласился я и отсалютовал поднятым кубком.
Мы долго и вдохновенно беседовали, а хмель все глубже и глубже проникал в наше сознание, вытягивая оттуда самое сокровенное и тайное. Многое почерпнул я, общаясь с монархом. Еще большее он. Но почерпнул от самого же себя. Я почти не говорил, предоставив то право ему. Зато задавал своевременные и наводящие вопросы. И отвечая на них, монарх сам дивился тому, о чем ранее не задумывался. А чтобы беседа наша не была утомительна, мы временами обсуждали прекрасных дам, турниры, пиры и прочие развлечения. Его желания в этой области мне тоже стали интересны. Он многое рассказал о придворной жизни, о бесконечных интригах и заговорах, о мятежах и восстаниях. О соседних королевствах и много еще о чем. Я внимательно слушал, сосредоточенно кивал, где нужно смеялся, а иногда едва не рыдал.
— Вот они где все у меня! — король ладонью провел по горлу. Его глаза раскрывались уже с трудом. — Надоели! Я и так, и сяк! Ну, никак! Да чего с ними цацкаться! А, ну их всех! Давай лучше выпьем!
— Давай, — эхом подхватил я и сам разлил вино по кубкам.
— За достойных монархов! — гордо огласил он. — За нас!
Я предупредительно вскинул руку и строго погрозил пальцем.
— Я не монарх!
— Брось, — покривился он. — Ты слишком загадочен. И никто не может доказать обратного.
— Равно как и прямого, — жестко отрезал я. — Но я точно не монарх. Я уже объяснил…
— Но ведь можешь быть, — пьяно косился король. — Ты так хорошо во всем разбираешься.
— Могу, — согласно выдохнул я.
— Странно, почему ты выбрал путь скитальца? Раз можешь править. Мне кажется, ты легко бы мог подчинить то чудище, которое стоит на страже любого правителя, следя за его желаниями. Ты бы мог заставить его служить твоим желаниям.
— А зачем мне править? — пожал я плечами. — Правят те, кто не может чего-то достичь сам. Они находят тех, кто может, и усиленно правят ими. Ты ведь сам ничего не произвел на свет из этого, — я демонстративно обвел руками богатую тронную залу.
— Нет, — король негодующе зыркнул на меня.
— И замок не ты строил.
— Разумеется не я, но мои предки, — он указал на молчаливые угрюмые статуи, обступившие нас. Я поднял взгляд, пригляделся и покачал головой.
— Нет, и даже не они. Но их рабы. Те, кем они правили.
— Пусть так, — насторожился он.
Я помедлил и продолжал, кивая в сторону выхода.
— И охрану не ты вооружал. И платья не ты шил. И коней своих не ты растил. Даже рябчиков этих не ты жарил. Это все делали другие. Те, кем ты правишь. Но ты пользуешься этим в полной мере.
— Ну да, — глубокомысленно изрек он. — А ты осуждаешь это?
— О, нет. Напротив — приветствую.
Он непонимающе смотрел на меня.
— Чего-то по тебе не скажешь, чтобы ты к богатству и роскоши стремился.
— Не скажешь.
— Но ты сам сказал, что приветствуешь такое.
— Да.
— Поясни.
Я потянулся к жареному рябчику. С хрустом оторвав ногу, принялся ее смачно пережевывать. Король с легкой усмешкой следил за мной, не смея нарушить тишину. Прожевав, я утер губы платком.
— Скажи мне, Вальгред, еда — главное в жизни?
— Ты это к чему? — округлились его глаза.
— Так главное?
— Трудно сказать.
— Ты считаешь себя рожденным для набивания брюха?
— Нет, — мгновенно отозвался монарх.
— Значит не главное? — допытывался я.
— Пусть так, — сдался он. — И что?
Я повременил, прожевывая белое мясо, и зашел с другой стороны:
— А как долго ты проживешь без еды?
— Не знаю — не пробовал.
— И не пробуй, — предостерег я. — Но смело предположу — недолго.
— Тут и предполагать необязательно, — засмеялся он.
— Выходит, еда все же главное в нашей жизни.
— Она лишь поддерживает жизнь в теле. Но у человека есть еще и душа… А вообще это все к чему?
Я дожевал, закусил печеным яблоком, покривился (оно оказалось ужасно кислым), и продолжал:
— Вот теперь смотри. Если жалкий голодный простолюдин произносит фразу «еда не главное» — это звучит жалко и ничтожно. Особенно, когда он при этом тянет руку к столу со снедью. А тянет он ее постоянно, потому что всегда голоден. Но если эту фразу произносит сытый король, то она вызывает уважение. Заметь — фраза не меняется. Но как резко меняется отношение. Да, еда не самое главное, и человек рожден не для того, чтобы жрать, и уподобляться животным. Но первое и необходимое требование, которое следует выполнять. Следует сначала насытиться, а после уже переходить к следующему этапу — более высокому. Потому я и приветствую стремление к роскоши. Я хочу, чтобы каждый насытился ею, а после обожрался и срыгнул. И потом кушал бы в меру, и размышлял, для чего он истинно рожден. Когда нищие кричат, что богатство — чушь, они лишь пытаются оправдать собственную слабость и несостоятельность, лишь потому, что не могут иметь тех богатств. Но тайно хотят. Ох, как хотят! Любому из них предложи богатство — он не откажется. Возникает правомерный вопрос — а почему вы тогда называете его чушью? Тленом, мусором? Вы же не примете ведро истлевшей старой трухи? Но жадно вцепитесь в единственную золотую монету, если она будет в нем зарыта. Понимаешь, в чем дело, Вальгред? Я всегда замечаю, с какой жадностью сверкают их глазки при виде золотых монет. С какой черной завистью взирают они на дорогие вещи, как завидуют их обладателям. И какие необдуманные и подлые поступки они готовы совершать за ничтожно мизерную плату. А потом эту плату тратят так же бездарно, в основном на пустые низменные потребности — пить, жрать и любить. Любить в животном понимании. Такие вызывают глубокое презрение. Зачастую у таких же презренных. У богатых презрение переплетается с жалостью, но это уже не важно. Другое дело, когда богатый купец признает, что богатство — это ничтожно, временно, не истинно, то к нему я прислушиваюсь внимательно. Если же он строит лазарет или госпиталь для паломников, раздает золото всем нуждающимся, помогает обездоленным, слабым и угнетенным, то вызывает глубокое уважение. Если он и это все бросит, а сам отправится странствовать в далекие горы к мудрецам, то он достоин бескрайнего уважения. Такой человек до конца прошел сей путь, насытился до отвала и прозрел, что есть вечные ценности, к которым надлежит стремиться. Такому предложи ведро золота — он не возьмет. Предложи гору — может оскорбиться. Вернее, мудреца оскорбить невозможно. Можно вызвать лишь жалость и сострадание в его глазах. Вот о чем я говорю, мой почтенный король!
