Призрачные фигуры кружились вокруг огня, пока она произносила ключевые слова низкими, горловыми, скрипучими, щёлкающими звуками. Каждый пучок дыма, сливаясь с деформированными фигурами, походил на освобождающуюся и всплывающую наверх частичку из самых тёмных слоёв Подземного Мира.
Пока Джит работала, а веселящиеся твари насмехались над ним, Ричард незаметно вытягивал небольшие кусочки ткани из своей рваной рубашки и катал их между большим и указательным пальцами.
Когда он скрутил два комочка и решил, что они подходящего размера, он наклонился к Кэлен и снова коснулся её лица. Извивающиеся вокруг него ветви натянулись, и шипы глубже вонзились в его ноги. У него не было выбора, пришлось потерпеть. Он мог слышать гротескные кудахтанья над ним тварей, наблюдающих и ожидающих, когда Джит закончит работу.
Касаясь левой рукой лица Кэлен так, что это скрывало то, что он делал, Ричард засунул один из скрученных кусочков ткани ей в ухо и пальцем укрепил его там. Немедля, он проделал то же самое и с другим её ухом.
Одна из тварей своей клешнёй схватила его левое запястье и потянула. Другие обернули колючую лозу вокруг его руки и привязали к стене, пока третьи протягивали лозу вдоль его живота. Силой Ричард не мог сладить с таким количеством этих восставших из мёртвых тварей.
Работая так быстро, как только мог, свободной рукой он скрутил ещё два комочка из кусков ткани своей рваной рубашки и вставил себе в уши.
Он вспомнил, что сказала ему машина: "Твой единственный шанс - позволить истине освободиться".
Ему нужно сделать что-то, что Хедж Мэйд не ожидает от него. Когда Джит повернулась к нему, он улыбнулся.
Все твари отступили, удивлённые и сбытые с толку его поведением. Такой неожиданный поворот встревожил их.
Он снова одарил Лесную Деву столь же нарочитой ухмылкой, давая ей понять, что ему известно нечто неведомое ей.
Он и в самом деле знал истину.
Выразительные, тёмные глаза Хедж Мэйд опасно сверкнули.
Ему было нужно, чтобы она подошла ближе.
— Я в твоих руках, — сказал он, широко улыбаясь, — позволь Кэлен уйти, и я сделаю всё, что ты захочешь.
Одна из ярко светящихся фигур, что держали его руку, ткнула в него пальцем.
— Нам не нужно твоё сотрудничество, — сказала она.
— Нет, нужно, — всё ещё улыбаясь Хедж Мэйд, с абсолютной убеждённостью произнёс он. — Вам нужно узнать истину.
Фигура в плаще нахмурилась.
— Истину? — она повернулась и заговорила с Джит на своём странном языке.
Хедж Мэйд хмурилась всё время, пока слушала свою компаньонку, а затем подошла к нему. Ричард возвышался над женщиной, но она нисколько не боялась его.
Напрасно.
Джит улыбнулась самой злой улыбкой, какую он когда-либо видел, её губы раздвинулись настолько, насколько допускали сшивающие их кожаные полоски.
Ричард использовал свободную руку, чтобы вытащить нож из ножен, прикреплённых на его ремне. Он испытал облегчение, почувствовав металл в руке. Нож означал спасение. Он был бритвенно-острым, как сама истина.
Хедж Мэйд не испытывала страха перед его ножом, и у неё были на то причины. В конце концов, его меч уже доказал своё бессилие против неё.
Ричард знал, что использовать нож, чтобы попытаться ранить Джит, будет бессмысленной, но фатальной ошибкой. Аура её сил защищала женщину, в том числе от возможных попыток ранить её с его стороны. Она уже доказала, что меч не может навредить ей, и поэтому, несомненно, не боялась простого ножа.
А следовало бы.
В одно мгновение, прежде, чем Хедж Мэйд могла бы получить возможность подумать и понять, что он намерен сделать, Ричард хлестнул ножом вдоль её лица, избегая ранить её, или даже подумать о том, чтобы ранить, чтобы не спровоцировать на ответные действия её таинственную защиту. Так как он действительно не пытается ранить её, защита не сработает.
Вместо этого, с чрезвычайной точностью концом бритвенно-острого лезвия ножа он скользнул между её раздвинутыми губами... и разрезал кожаные полосы, удерживающие её рот закрытым.
Тёмные глаза Хедж Мэйд расширились.
Её рот также раскрылся, чего никогда не случалось прежде.
Её челюсти широко распахнулись. Это явно было проделано непреднамеренно.
А затем на свободу вырвался крик такой силы, такой враждебный и злой, что, казалось, он разрывает саму ткань Мира Жизни.
Это был крик, рождённый в Мире Мёртвых.
Банки и бутылки взорвались. Их содержимое разлетелось повсюду. Костлявые твари схватились за головы своими неуклюжими руками в защитном жесте.
Разбитое стекло, обломки гончарных изделий, палки обрывки лозы начали перемещаться вокруг комнаты в припадках вздрагиваний, словно ведомые порывами ветра, но затем, с постоянно увеличивающейся скоростью, все обломки поднялись в воздух и начали вращаться вокруг комнаты. Даже костлявые твари оказались втянуты в этот стремительный водоворот, их руки и ноги дёргались, пока они беспомощно вращались вокруг комнаты среди облаков разбитого стекла и гончарных изделий, а также других предметов, вовлеченных в водоворот.
Смертоносная сила крика не ослабевала, захватывая всех тварей вместе с массой обломков различных вещей и кружа их по комнате.
Фигуры в плащах закрыли уши, крича от ужаса и боли. С ними не происходило ничего хорошего. Когда спустившийся с привязи крик Джит заполнил комнату, они начали погрязать в растущем смерче звука и разрушения, бушующих в комнате.
Кровь текла из ушей замурованных в стены людей, и их сильно трясло.
Костлявые твари начали распадаться на части, рассыпаться, словно состояли из песка, пыли и грязи. Их руки и ноги разваливались, растворялись в водовороте, смешиваясь с другим мусором, кружившим по комнате. Они вопили и ревели даже сейчас. Их крики страха соединялись в одним сплошным и бесконечным криком, издаваемым Хедж Мэйд.
Ярко светящиеся фигуры в плащах начали удлиняться и разрываться на отдельные части в потоках сверкающего тумана, вынужденные беспомощно вращаться силой крика Хедж Мэйд.
Сверкнула и замерцала молния и тоже была захвачена воздушным потоком и завертелась вокруг комнаты. Сам воздух ревел и гремел.
В центре всего этого стояла Хедж Мэйд, запрокинув голову, широко раскрыв челюсти и крича, пока её жизнь уходила.
Тот яд, кем она была, чем она была, вся её развращённость и порочность, вся её злоба, её преданность смерти и презрение к жизни - всё это вырывалось в душераздирающем крике, который являлся смертью для всего, чему она поклонялась.
Крик был самой смертью.
