— Что это ты творишь? — возмущенно спросила я.
Сплю. Было тепло.
— Это мое. Не бери вещи с моей полки.
Теперь я увидела, что тарелка, которой я прикрывала сухари, отброшена в сторону. Сжимая плащ под мышкой, я быстро осмотрела свои запасы. Хлеб пожеван и отброшен. Половина колбасы съедена, остались только шкурки.
— Ты ел мою еду! И спал на моем плаще.
Не твоем. Ее.
Я замерла на полувздохе.
— Теперь он мой. Она умерла.
Умерла. Так что он мой. Мне его обещали.
Я уставилась на кота. Мои воспоминания о том дне были затянуты какой-то дымкой. Не вечерние события, а то, что случилось утром. Я не могла вспомнить, почему пошла в ту часть парка, в те серые дождливые дни он был тенистым и холодным. Я едва помнила вид крыла бабочки на земле. Даже не могла сказать, было ли это воспоминание того дня, или воспоминание о моем сне. Но я помнила, как пришел отец, и его удивленный возглас. И что-то, мчащееся сквозь кусты. Черное и пушистое.
Да. Я был там.
— Это не значит, что плащ принадлежит тебе.
Он сел очень прямо, и аккуратно обернул черный хвост вокруг белых лапок. Я увидела, как свет танцует в его желтых глазах.
Она дала мне его. Это была честная сделка.
— О чем ты? Что кот может предложить?
В желтых глаза заблестело золото, и я поняла, что оскорбила его. Я оскорбила кота. Простого кота. Так почему же по спине побежали мурашки? Я вспомнила, как говорила мама: никогда не бойся извиниться, если не права. Она сказала тогда, что если бы они с отцом следовали этому правилу, это уберегло бы их от многих неприятностей. Затем она вздохнула и добавила, что я никогда не должна думать, что извинение может полностью стереть сделанное или сказанное. Тем не менее стоит попробовать.
— Прости меня, — искренне сказал я. — Я плохо знаю кошек, и у меня никогда не было своей кошки. Наверное, я сказала что-то не то.
Да. Не то. Дважды. Мысль, что у человек может быть «своя кошка» так же оскорбительна.
Внезапно он поднял одну из своих задних ног, вознес ее к потолку и начал вылизываться. Я поняла, что это знак оскорбления и сносила его в полном молчании. Он делал это ужасно долго. Я начала замерзать. Тайком я накинула краешек плаща на плечи.
Закончив наконец, он снова сосредоточил свои круглые, немигающие глаза на мне.
Я дал ей сны. Я лежал рядом и мурлыкал всю длинную холодную ночь. Она была сильно ранена. Умирала. Она знала это. Ее сны были темные, с острыми краями, полны лиц тех, кого она подвела. Снились существа, которые были в ней и насквозь прогрызали ее кишки. Я пришел в ее сны, и в них я был Кот Котов, могучий до ужаса. Я преследовал и убивал тех, кто причинял ей боль. Я хватал их когтями и отрывал их требуху от тел. К рассвету, когда стало холоднее, я пообещал привести тебя к ней, чтобы она нашлась и доставила сообщение. Она поблагодарила меня, а я сказал ей, что наслаждался теплом ее плаща. Тогда-то она и сказала, что я могу взять его, когда она умрет.
Его история звучала правдиво. За исключением последней фразы. Я знала, что он лжет. Он знал, что я знаю, что он лжет. Не двигая ртом, он лениво улыбнулся. Возможно, он сделал это ушами. Он был готов отстаивать свой рассказ. Глубоко в моем сердце глухо прорычал Волк-Отец. Ему не нравился этот кот, но его рык предупредил меня так же, как и кота.
— Ну что ж. Я буду оставлять здесь плащ на ночь, чтобы ты на нем спал.
Сделка, догадался он.
Ага. Я наклонила к нему голову.
— Что есть у меня такого, чего хочет кот?
Его глаза сузились.
Спать на кухне у очага в корзине с мягким одеялом. И трава…
— Кошачья мята. И блошиная травка.
Я знала это. Эту традицию начала мама.
Я хочу то же самое. А если ты увидишь, что за мной гонится метла, должна закричать и ударить ее так, чтобы она больше никогда этого не делала.
— Это я смогу.
И ты должна мне приносить вкусное. В чистой тарелке. Каждый день.
Он потихоньку подошел ближе, потом забрался ко мне на колени и улегся.
— Я могу сделать это, — согласилась я.
А когда я захочу ласки, ты должна меня погладить. Но только если я хочу этого.
Он свернулся в черный комочек. Поднял переднюю лапу, обнажил белые острые когти и начал грызть и вылизывать их.
— Отлично.
Я очень осторожно положила на него руки. Пальцы погрузились в пышную черную шерсть. Он был такой горячий! Я медленно погладила его одной рукой. Нащупала два крошечных шипа и несколько колючек. Пальцами вытащила их. Кончик его хвоста ожил, поднялся, чтобы обернуться вокруг моего запястья. Это совершенно очаровало меня. Я передвинула пальцы под его подбородок и осторожно почесала там. Он поднял морду, и странные прозрачные веки прикрыли его глаза. Я почесала его за ушами. Мурлыканье стало громче, а глаза превратились в щелки. Какое-то время мы сидели вместе. Затем он начал медленно сползать с моих колен. Я выбрала колючки из шерсти на его животе.
Внезапно он со змеиной скоростью вцепился передними лапами в мою руку. Оставив на ней три злых, глубоких царапины, кот вскочил и унесся в темноту коридора. Я совершенно не понимала, почему он сделал это. Я прижала окровавленную кисть к груди и качнулась вперед, молча терпя жгучую боль. На глаза навернулись слезы. В моем сердце Волк-Отец понимающе проурчал: кошки — мерзкие твари, не доверяй им, не разговаривай с каждой из них. Надеюсь, это тебя чему-то научило.
Возможно, но я не знала, чему именно. Я медленно встала, вдруг забеспокоившись о том, сколько же прошло времени, поспешно собрала и сложила плащ. Я вернула его на место на полке, и прикрыла сухари крышкой. Маленький подлый воришка.
Мне есть, чему у него поучиться.
Утром без приглашения пришла Кэфл, чтобы помочь мне встать, умыться, уложить непокорные волосы и одеться. Все это было очень тяжело для меня. Никто, кроме мамы, не делал этого, обычно она перемежала эту работу веселой болтовней и делилась планами на день. Кэфл, решила я, больше подошло бы имя Хасти-торопыга[6]. Или вообще Тарт-кислинка: она то и дело поджимала губы, разглядывая мои вещи, будто они вызывали у нее кислый привкус во рту. Она через голову натянула на меня блузу, и, не успела я ее расправить на плечах, как она уже набросила поверх нее тунику. Выровняв рукава, она, не спрашивая, просунула руку под тунику и одернула блузу. Она просила дать ей то, чего у меня никогда не было: шпильки для волос или хотя бы помаду, чтобы пригладить их. Она поинтересовалась, где мои серьги, и очень удивилась, увидев, что у меня даже не проколоты уши. Ее встревожило состояние моих чулок, а пара ботинок, которую она нашла, была объявлена позором всего поместья.
Может быть, она намеренно возмущалась моими вещами, считая, что я разделяю ее чувства. На самом деле я ощущала себя некрасивой и стеснительной. Я никак не могла подобрать слова и защитить себя или свою одежду. Чтобы набраться смелости, я надела пояс с ножом мамы. Кэфл неодобрительно фыркнула и встала передо мной на колени.
— Вы не так его носите, — сказала она мне.
Я промолчала. Она взяла мой пояс, поспешно проковыряла еще одну дырочку своим ножом, а затем снова надела его на меня. Теперь он держался на талии, а не сваливался на бедра.
Когда она закончила дергать мои волосы и вытягивать тунику, то поставила меня перед зеркалом, и мы посмотрели на отражение. К моему удивлению, я выглядела не так плохо, как боялась. Я улыбнулась в зеркало и сказала:
— Наверное, я уже несколько месяцев не была такой красивой. Спасибо, госпожа Кэфл.
Похоже, мои слова потрясли ее. Она присела на корточки. Покачалась на каблуках, внимательно всматриваясь в меня. Ее большие карие глаза стали еще больше.
— Подождите здесь, — сказала она внезапно. — Никуда не уходите.
Я повиновалась, и, прежде, чем я успела удивиться, что выполняю приказание служанки, она уже вернулась.
— Только верните мне их, когда закончите. Они очень дорогие, и я носила их всего-то ничего. Держите руки подальше от всего липкого. Как думаете, у вас получится?
Она и не ждала ответа или разрешения. На запястья моей нижней блузы были надеты кремовые кружевные манжеты, а на шею — такой же воротничок. Они были большеваты, но Кэфл вытащила из воротника своей рубашки иголку с ниткой и быстро подшила их. Закончив, Кэфл внимательно рассмотрела меня и нахмурилась. Потом коротко вздохнула.
— Ну вот. Хотела бы я, чтобы дочь хозяина поместья, доверенная мне, выглядела лучше, чем судомойка, но сегодня я больше ничего не могу сделать. Но меньше чем через час я выскажу Рэвелу все, что думаю! Теперь идите завтракать, куколка. А мне пора заняться уборкой в комнате леди Шан. Каждое утро одно и то же: десяток разбросанных юбок и не меньше красивых блузок. Вот вы храните свои вещи очень аккуратно. Вряд ли мне потребуется больше десяти вдохов, чтобы убраться в вашей комнате.
