– Это же золотая марка!.. Боюсь, господин, что я не смогу дать с нее сдачи!..
– А разве я требовал сдачи?! – С присущей дану Тону высокомерной брезгливостью поинтересовался я и повернулся к шуту, – господин Фрик, разве я говорил о сдаче?!
– Я не слышал… – самым безразличным тоном ответствовал шут, доедая последнюю сливу, а я снова повернулся к хозяину харчевни:
– Вот видишь, ни о какой сдаче никто не говорил!
Толстяк осторожно протянул руку и тут же отдернул ее. Посмотрев снизу вверх на забрало моего шлема, он дрогнувшим голосом переспросил:
– Так это все мое?..
– Твое, твое! – Нетерпеливо ответил я, – забирай быстро и дай нам наконец уехать!
Толстяк схватил монету и рухнул передо мной на колени:
– Господин, твоя щедрость не знает границ!..
Но я не стал слушать его благодарственные вопли. Забрав у служанок обе торбы, я шагнул мимо и коротко бросил:
– Именно это я тебе и обещал!..
Обе торбы с провизией мне пришлось подвесить к седлу белой лошадки, а вот шелковый мешочек я прикрепил к своему седлу. Спустя несколько минут мы уже выезжали из северных ворот Вольнова.
И снова наш крошечный отряд двигался по коричневым каменным плитам Северного тракта Высокого данства. Вот только теперь он был узким – две повозки едва могли бы на нем разъехаться, и абсолютно пустым. Похоже, охотников путешествовать к Трольим горам было в данстве немного. Фрик все так же шагал впереди, эльфийка по-прежнему безучастно покачивалась в седле, глядя под ноги своей лошади остановившимся взглядом, а меня опять принялась развлекать Блуждающая Ипостась дана Тона. Не проехали мы и километра, как она вдруг язвительно пробормотала:
«Соришь моим золотом?..»
– Повышаю твою популярность среди местного населения, – насмешливо ответил я, – золото тебе все равно больше не нужно – зачем призраку золото? А… доброе слово и кошке приятно!
«Во-первых, я не призрак, а Блуждающая Ипостась, – гордо ответила Блуждающая Ипостась, – во-вторых, плевать я хотел на свою популярность у каких-то там кхметов, а в третьих – не понимаю, при чем тут какая-то кошка!»
Я немного помолчал, пытаясь унять поднимающееся раздражение против мертвого старца, и вдруг на меня снизошло некое… умиротворение. Спокойным, я бы даже сказал, проникновенным тоном я спросил:
– Слушай, сияющий дан, ты когда-нибудь любил хоть что-то кроме своей… ненависти? Ты когда-нибудь обращал внимание на то, какими чудесными красками окрашивается небо вечерней зарей, как чарующе выглядят дерево, луг, река… Неужели тебе никогда не льстила похвала другого человека?!
Блуждающая Ипостась ответила мне далеко не сразу, мне даже показалось, что я не дождусь ответа на свой «лирический» вопрос. Однако он все-таки последовал.
Сначала призрак скептически хмыкнул, а затем иронически поинтересовался:
«А ты, случаем, стихов не пишешь?..»
– Нет, – серьезно ответил я, – хотя по роду деятельности не чужд литературе.
«Вот, вот… Именно что не чужд – это чувствуется. Так вот знай, господин литератор… – Тут он сделал паузу и продолжил довольно резко. – Ненависть требует всего человека, без остатка, так что на всякие там цветочки-лепесточки не остается ни сил, ни времени. Бездельно рассматривать дерево, луг, реку не имеет смысла, рассматривание этих… предметов целесообразно, если тебе необходимо их как-то использовать, но при чем тогда их… как ты сказал?.. Ах, да – очарование! И последнее – если тебя хвалит посторонний человек, то в этом нет никакой похвалы. Если тебя хвалит твой учитель, то он хвалит себя! Если тебя хвалит твой знакомый, то он либо тщеславно ожидает ответной похвалы, либо льстит тебе с какой-то тайной целью! Если же тебя хвалит незнакомый человек, что бывает крайне редко, то он пытается доказать окружающим свою… объективность, надеясь повысить собственный авторитет! И все эти… воздающие тебе хвалу люди лгут, потому что ты им совсем не нравишься! И чем более ты стараешься соответствовать идеалу чести, доброты и милосердия, тем меньше ты им нравишься, ибо такова природа человека – он любит только себя!!!»
– Да ты, сияющий дан – мизантроп!.. – чуть растерянно пробормотал я, и тут же задавил свою растерянность, – значит ты умер задолго до того, как умерло и было развеяно твое бренное тело!
Блуждающая Ипостась дана Тона ничего не ответила мне, а спустя несколько минут шагавший впереди Фрик вдруг остановился и, подождав когда мы подъедем, произнес:
– Вот где отряд дана Тротта сошел с Северного тракта!
Справа от коричневой ленты дороги короткая травка, покрывавшая обочины, была безжалостно вытоптана, а луг, тянувшийся к недалекому леску, прорезала широкая, перепаханная копытами темная полоса. Судя по этой полосе, отряд дана Тротта был гораздо больше сорока человек!
Мы сошли с тракта и двинулись прямо по следам экспедиции Тротта. Минут через сорок мы достигли опушки леса, и здесь я остановился.
– Пожалуй, именно здесь мы остановимся на отдых… – не слезая с лошади, проговорил я. – Скоро стемнеет, а искать подходящее для ночлега место в темноте не слишком удобно.
Попросив Фрика поставить палатку – дело которое никогда мне не нравилось, я отправился в лес. Возвратившись в охапкой сухих сучьев, я обнаружил на опушке очень хорошенький оранжевый шатер и тлеющий рядом с ней небольшой костерок. Фрик успел даже распаковать наши припасы и высунув то ли от удовольствия, то ли о напряжения свой длинный красный язык, нарезал твердое копченое мясо. Подбросив в костер принесенных сучьев, я укрепил над огнем котелок, наполнив его водой из большой фляжки. Скоро вода закипела, и Фрик, порывшись в торбе, опустил в кипяток горсть каких-то сухих листьев. Спустя пару минут, в округе распространился аромат, отдаленно напоминавший мяту.
Ужин наш был скромен, но меня порадовало то, что девчушка тоже съела кусачек лепешки с мясом и выпила кружку фрикового ароматного варева. Похоже, ребенок постепенно приходил в себя после пережитого кошмара.
Когда ужин был съеден, эльфиечка вопросительно посмотрела на меня, а я в свою очередь, кивнул в сторону растянутого шатра:
– Ты будешь спать там…
Она поднялась на ноги и покорно поплелась в шатер. Фрик внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал и принялся убирать остатки еды в торбу. Я лег навзничь в траву возле прогоревшего костра, и уставился в темнеющее небо. Незнакомые звезды осторожно проклевывались на темно синем бархате, выкладывая свой затейливый узор, а я вдруг ощутил тягучую, ломающую усталость… И тоску! Я хотел домой!!
Шут долго возился с противоположной стороны костра, и наконец затих. Спустя десяток минут, я услышал его тихое посапывание.
